Он повторял: «Собака… хорошая собака… черная собака… Дьёдонне!»
И это доказывало, что последней мыслью его слабеющего рассудка было желание не расставаться со своим другом.
В это время вошел молодой врач; он вернулся ради очистки совести и потому, что обещал вернуться.
При первом же взгляде на капитана он понял, что все кончено.
Что касается Дьёдонне, то, услышав тревожное и сиплое дыхание, предсмертный хрип, предвестник последнего вздоха, он упал на колени, захлебываясь в рыданиях, в отчаянии кусая край простыни капитана и понемногу падая в оцепенение, из которого его вывели лишь следующие слова, произнесенные молодым доктором:
— Он умер!
Тогда он выпрямился, издал страшный крик; затем в неописуемом порыве горя бросился на тело капитана и обнял его так крепко и так тесно прижался к нему, что потребовалось применить силу, чтобы оторвать его.
XIV
ВОЗВРАЩЕНИЕ ВО ФРАНЦИЮ
К счастью, умирая, капитан поручил Дьёдонне исполнить его последнюю волю.
Он хорошо знал своего друга, когда говорил ему, что хлопоты, связанные с возвращением его тела во Францию, отвлекут шевалье, исполненного скорбью.
Одиночество — вот чего больше всего страшатся слабые натуры; лишь только избранные осмеливаются предаваться размышлениям, страдая; большая же часть людей, напротив, спешат распалить свое горе, как будто предчувствуя, что вслед за изнеможением тут же придет и умиротворение.
«Дофин», совершавший кругосветное плавание, во время которого на стоянке в Маниле на борт и была занесена желтая лихорадка, продолжал идти к берегам Франции, намереваясь обогнуть мыс Горн; он отплывал на следующий день.
Именно это и надо было шевалье; оставшись один, он возненавидел этот земной рай, где был так счастлив со своим другом.
Он написал письмо капитану «Дофина» с просьбой взять на борт его самого и гроб с телом его друга.
Молодой врач взялся уладить это дело; не стоит и говорить, что ему все удалось сделать без малейших трудностей.
Вернувшись в хижину, он застал Дьёдонне дающим объяснения местным плотникам, как изготовить гроб по французскому образцу.
На острове росло железное дерево, самое подходящее из всех древесных пород для такого сорта изделий.
Дьёдонне снял с шеи капитана ключик от дорожного сундучка, а поскольку капитан во время своей агонии неоднократно обращал свой взгляд к этому предмету, как бы поручая его шевалье, он повесил ключик себе на шею, счастливый, что может прижать к своей груди эту реликвию, оставшуюся ему от друга.
Затем он распорядился завернуть тело капитана в кусок самой белой материи, какую только можно было отыскать, собственноручно устлал дно гроба листьями пандана и банановой пальмы, положил тело на эту мягкую подстилку, которую женщины острова усыпали цветами, вынув их из своих волос и ушей, в последний раз поцеловал своего друга в лоб и велел забить крышку гроба.
При каждом ударе молотка его сердце обливалось кровью; но как ни просили его уйти, он оставался рядом с гробом до тех пор, пока не был забит последний гвоздь.
Тем временем наступила ночь.
Шлюпка с «Дофина» должна была забрать и мертвого и живого лишь на следующее утро, а поскольку хозяева хижины из-за распространенного среди местных жителей суеверия воспротивились тому, чтобы мертвое тело оставалось ночью под крышей их дома, Дьёдонне пришлось положить гроб под то апельсиновое дерево, к которому приходила спать Маауни в его первую ночь пребывания на острове.
Затем он расстелил свой матрас, одним концом положив его на гроб.
И, не переставая плакать, он лег спать; голова его покоилась на гробе капитана.
На следующий день он собрал все веши, принадлежавшие Дюменилю: одежду, оружие, трости и многое другое.
Главное место среди этих предметов занимал дорожный сундучок.
Но Дьёдонне чувствовал, что у него пока не хватает сил открыть этот сундучок; вероятно, в нем хранилось какое-то завещание, какие-то выражающие предсмертную волю распоряжения, которые могли бы разбить сердце шевалье.
Он сказал себе, что будет правильным открыть его во Франции, в Шартре, вечером того дня, когда тело капитана будет предано земле.
Затем он раздал своим безутешным подругам, конечно же лучшую часть отдав Маауни, все те мелкие предметы, которыми, казалось, эти простодушные дети природы так страстно желали завладеть.
Час настал, и за шевалье пришла шлюпка; помимо четверых гребцов, в ней было четверо матросов, боцман и доктор.