Но в этот момент он услышал раздавшийся у себя над головой печальный и продолжительный вой, которым, согласно весьма распространенному поверью, собаки возвещают о кончине своего хозяина.
От этого скорбного зова в этом мрачном доме, казавшемся безлюдным, кровь застыла у шевалье в жилах, волосы встали дыбом, и он почувствовал, как ледяной пот выступил у него на лбу.
Но почти сразу же ему пришло в голову, что Блэк, добравшись до двери своей хозяйки и найдя ее запертой, послал ей через дверь этот отчаянный призыв.
По всей вероятности, если это предположение было верно, то его молодой хозяйки не было дома.
Тогда шевалье мог бы настигнуть Блэка около двери и, зажатый в тесном коридоре, тот вынужден был бы сдаться.
Эта мысль вернула мужество шевалье.
Он уцепился за перекладины лестницы и предпринял попытку восхождения.
Это ему напомнило тот полный отчаяния день, когда вместо того, чтобы карабкаться вверх по лестнице, он спускался по веревке из простыней.
Но он не остановился на этом воспоминании, его память сделала еще один шаг вперед: шевалье вспомнил Матильду, и каким бы черствым ни стало его сердце, отказавшееся от любви, у него вырвался вздох.
Но и вздыхая, он продолжал подниматься.
Когда он преодолел около двадцати ступенек, его тело наполовину высунулось из люка.
Этот люк вел в крохотную каморку, где царила абсолютная тьма.
На первый взгляд эта комнатушка казалась такой же пустой, как и весь остальной дом; однако не приходилось сомневаться, что это место служило конечной целью побега спаниеля.
И в самом деле, едва шевалье поставил ногу на пол комнаты, как животное подбежало к нему и стало ласкаться с такой нежностью, которую шевалье у него еще никогда не видел.
Но как только шевалье протянул в его сторону руку, как будто признаваясь в своих намерениях, Блэк проворно отбежал и улегся в изножье некоего подобия кровати, чей силуэт смутно вырисовывался в темноте.
Это убогое ложе стояло в углу, вдоль ската крыши, таким образом, что слабый луч света, проникавший в эту клетушку сквозь узкое оконце, не попадал на него.
Ни малейшего шевеления, ни малейшего движения не чувствовалось на этом отдаленном подобии мансарды.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросил шевалье.
Никто не ответил; лишь Блэк вторично подбежал к нему и потерся о его ноги.
В этот момент шевалье заметил, что атмосфера этого чердака была перенасыщена едким и резким запахом, от которого у него перехватило горло.
Его страхи вернулись к нему; ему захотелось как можно быстрее убежать отсюда, и он позвал Блэка.
Блэк завыл снова, этот вой был еще более зловещим, чем в первый раз, и спрятался под кровать.
Шевалье не мог решиться покинуть Блэка.
Он стал искать, чем бы посветить.
Во время этих поисков его нога наткнулась на жаровню и опрокинула ее.
И почти тут же его пальцы нащупали фосфорное огниво.
В секунду он высек огонь и зажег лампу, которую заметил на стуле.
Затем подошел к постели.
На ней он увидел лежавшую женщину.
Кожа на лице у этой женщины или, вернее, молодой девушки отсвечивала синевой: ее губы почернели; от обильно выступившего пота волосы на висках слиплись: зубы были плотно сжаты.
Все тело, казалось, уже окоченело от смертного холода и больше не шевелилось.
О том, что душа еще не покинула тела умирающей, можно было догадаться лишь по дрожанию голубоватых век и слабому дыханию, вырывавшемуся из сведенного судорогой рта, доказывавшему, что ее страдания еще не закончились.
В этом теле, наполовину уже похожем на труп, де ля Гравери узнал молодую девушку, которую он преследовал прошлой осенью в одно из воскресений; ту, у которой он затем увел Блэка.
Он заговорил с ней; но она была слишком слаба, чтобы ответить ему.
Однако девушка его услышала, так как веки ее приоткрылись, и она, обратив блуждающий взор на шевалье, протянула ему руку.
Охваченный жалостью и испытывая некоторые угрызения совести, шевалье де ля Гравери взял ее за руку.
Она была ледяной.
«Боже мой! Боже мой! — воскликнул он вслух, такова была его привычка. — Однако я не могу оставить умирать это несчастное создание и, поскольку я в погоне за Блэком пересек весь город с непокрытой головой, я точно так же в этом виде могу его вновь пересечь, отправившись за господином Робером».
Шевалье не был знаком с господином Робером; но он знал, что тот пользовался известностью среди жителей Шартра.
«Я обязан для нее это сделать, я обязан это сделать для нее», — повторял шевалье, смотря на девушку и вновь удивляясь, также, как и в первый раз, странному сходству, которое существовало между ней и Матильдой, когда Матильда была такой же молодой.
Оставив умирающую под охраной Блэка, де ля Гравери спустился по лестнице быстрее, нежели чем поднялся по ней, хотя гораздо легче было именно подниматься, чем спускаться.
Врача не оказалось дома; шевалье оставил ему адрес молодой девушки, указав все необходимые подробности, которые позволили бы господину Роберу найти ее каморку без дополнительных расспросов.
Затем сам он бегом вернулся в предместье Грапп.
В убогой комнатушке за время его отсутствия ничего не изменилось; только Блэк, чтобы побороть этот ледяной холод, во власти которого находилась его хозяйка, запрыгнул на кровать и улегся на ноги больной.
Когда де ля Гравери увидел, что спаниель изо всех сил старается согреть Терезу, то у него родилась одна мысль — а именно: сделать все возможное, чтобы помочь собаке довести до конца начатое ею дело.
Он поднял жаровню, подобрал все кусочки угля, разбросанные там и сям по плиточному полу, и попытался разжечь огонь.
Мы должны признать, что бедный шевалье проявлял при этом гораздо больше старания, чем умения.
Де ля Гравери и сам понимал, сколь он неловок, и лишь повинуясь порыву своей доброй души и примеру Блэка, он решился вступить в это состязание.
Но исполняя то, что он считал своим долгом, шевалье не переставал ворчать.
И, следуя своей привычке, он бормотал вполголоса:
«Эта чертова собака! И надо же ей было сбежать; что ей еще-то надо? Ее хорошо кормили, она спала на красивой волчьей шкуре, мягкой, пушистой и приятной на ощупь; что за странная мысль пришла ей в голову: сожалеть о жизни в этой ужасной лачуге. А! Я был прав, проклиная и избегая всякого рода привязанностей. Если бы ты не сохранил это чувство к твоей бывшей хозяйке, глупое животное, — и, произнося эти слова, он посмотрел на Блэка с невыразимой нежностью, — мы бы пребывали в этот час, счастливые и спокойные, в нашем садике; ты бы играл на полянке в траве, а я бы обрезал мои розы, которые сильно в этом нуждаются… И еще этот проклятый уголь, который не желает гореть! Он никогда не загорится, черт его возьми! Если бы только я мог хоть кого-нибудь найти в этом доме, я бы поручил его заботам эту молодую девушку. Деньги спасли бы меня от этой каторги; я бы не торгуясь заплатил бы столько, сколько от меня потребовали бы. Ну, скажите, только откровенно, разве это не свелось бы к тому же самому?»
— Нет, шевалье, — произнес голос позади Дьедонне, — нет, это не было бы тоже самое, и вы поймете это, если нам посчастливится спасти больную, к которой вы проявляете интерес.
— А! Это вы, доктор! — сказал шевалье; он вздрогнул при первых словах, раздавшихся в каморке, но обернувшись, узнал серьезное и доброе лицо доктора. — Видите ли, вам я могу в этом признаться, дело в том, что я испытываю ужас при виде больных и панически боюсь болезней.
— Ваша заслуга и то моральное удовлетворение, которое вы испытываете, от этого только возрастут, — ответил доктор. — И поверьте мне, человек ко всему привыкает; стоит вам выходить с десяток таких, как эта, и вы уже не захотите заниматься ничем другим. Вот так вот! Так где же больная?
— Вот она, — отвечал шевалье, показывая на постель.
Доктор направился к молодой девушке; но Блэк, видя, как этот незнакомец приближается к его юной хозяйке, угрожающе залаял.
— Ну, что ты, Блэк, что случилось, мой мальчик? Что это значит? — спросил шевалье.