Потому что жизнь несправедлива, Джейсон.
Мой взгляд упал на коробку с отцовской электробритвой.
Я достал бритву из коробки. Просто потому что захотел. Бритва удобно легла мне в руку, словно рукоятка выключенного лазерного меча.
Включи ее, прошептал мой Нерожденный Брат Близнец из угла ванной. Слабо?
Бритва зажужжала, и ее жужжание, казалось, проникло и завибрировало в моих костях.
Отец убил бы меня, если б узнал. Это ведь очевидно, что мне нельзя трогать его электробритву, хотя он никогда и не говорил мне об этом. Но он вообще много чего мне не говорил – например, он не позаботился сказать мне, что я могу пойти на «Огненные колесницы» и без него, в одиночку. Я смотрел в зеркало, на подростковый пушок над моей верхней губой, я поднес к нему бритву… ближе…
Бритва укусила меня!
Я выключил ее.
О Господи! Теперь над верхней губой у меня был выбрит целый кусок.
Жалкий Червь простонал: что ты натворил?
Утром отец увидит меня, и сразу станет ясно, что я натворил. Моя единственная надежда – полностью сбрить свои недоразвитые усы. Естественно, отец и это заметит.
Но терять мне все равно нечего.
Бритва щекоталась. По шкале от 0 до 10, 3 балла.
Бритва кололась. По шкале от 0 до 10, 1 ¼ балла.
Я с ужасом осмотрел свое лицо. Оно выглядело иначе, хотя, не зная в чем дело, вы вряд ли могли бы сразу догадаться.
Я провел пальцем по тому месту, где еще пять минут назад были мои не-до-усы.
Кожа там была гладкой и мягкой, как попа младенца.
Я случайно отцепил бритвенную головку от станка. Отцовская черная, жесткая щетина и мой почти невидимый пушок – все это ссыпалось в белую, фарфоровую раковину.
Я лежал на груди и чувствовал, как мои ребра давят на внутренности.
Я хочу пить, мне нужен стакан воды.
Я выпил воды. Вода в Лайм-Реджис с привкусом бумаги. Я не мог уснуть. Мой мочевой пузырь раздулся как воздушный шар.
Я пошел пописать, думая вот о чем: если б у меня было больше шрамов, я бы, возможно, нравился девчонкам (единственный мой шрам – это маленькая белая линия на большом пальце. Когда мне было девять, меня укусила морская свинка Найджела. Хьюго тогда сказал, что у этой свинки «миксоматоз», и теперь у меня изо рта пойдет пена, а потом я буду умирать в агонии и буду думать, что я кролик. Я поверил ему. Я даже написал завещание. Сегодня шрам затянулся и его почти не видно, но тогда, в тот день, кровь хлестала из пореза, как газировка из бутылки, в которую бросили ментос).
Я лежал на спине, и моя грудная клетка давила на позвоночник.
Слишком жарко, я снял пижаму.
Слишком холодно, я надел пижаму.
В кинотеатре как раз сейчас закончились «Огненные колесницы», зрители покидают зал. Девушка с фонариком ходит между рядами, собирает пустые ведра из-под поп-корна, стаканы из-под газировки, и бросает их в пакет для мусора. Салли и ее новый бойфренд сейчас выходят из кинотеатра, говоря: «какой хороший фильм», хотя фильм-то они почти и не смотрели, потому что в основном тискали и лапали друг друга. И бойфренд Салли, наверно, сейчас говорит: «а пошли на дискотеку». А Салли отвечает: «Нет. Пошли лучше в дом на колесах. Мои сейчас гуляют, и там никого нет».
Песня группы UB40 под названием «Один из десяти» где-то сейчас играла так громко, что дрожь пробегала по перекрытиям-костям отеля.
Луна словно растворила мои веки.
Время тянулось вечно, липкое как патока.
– Ох, сволочная сволочь, и сволочной Крейг сволочь Солт, облитый сволочизмом!
Отец упал, споткнувшись о край ковра.
Я продолжал делать вид, что сплю. Я не хотел, чтоб он знал, что разбудил меня под двум причинам: (а) я еще не простил его; (б) он натыкался на вещи, как комик-пьяница в немом кино, от него несло парами алкоголя, и я не хотел, чтобы он в таком состоянии увидел мою верхнюю губу и стал отчитывать меня. Пусть лучше сделает это завтра, когда протрезвеет.
Дин Моран был прав. Видеть, как твой отец писает – это ужасно неприятно.
Он медленно, словно астронавт в невесомости, дошел до ванной. Я услышал, как он расстегивает ширинку. Он пытался писать тихо, направив струю не в сифон, а в фарфор, но… промахнулся, и струя зашипела по полу ванной.
Через секунду ему все же удалось направить ее в унитаз, и раздался громкий журчащий звук.
Звук продолжался сорок три секунды (мой рекорд – пятьдесят две).
Отец стал вертеть рулон туалетной бумаги, чтобы стереть лужу с пола.
Потом зашипел душ, и отец залез в ванну.
Прошла минута, и я услышал звук рвущейся материи, потом лопнули двенадцать пластиковых колец, держащих штору для душа. Потом – удар и рычание: «Сволочь!»
Я слегка открыл глаза – и чуть не завопил от ужаса.
Дверь ванной открылась сама по себе. Я увидел отца. На голове у него был тюрбан из белой пены, в руках – труба, на которй обычно висит шторка для душа. Он был злой, оскалившийся и голый. Но в паху, там, где у меня висела мошонка, похожая на маленький мешочек с двумя желудями, у отца болталось что-то огромное, сморщенное и волосатое, как бычий хвост. Оно просто висело там!
И еще лобковые волосы – густые, как борода буйвола! (у меня там только девять волосков!)
Самое омерзительное зрелище в моей жизни!
Отцовский храп – это что-то: смесь свиста и пронзительного хрюканья. Уснуть под эту канонаду невозможно. Не удивительно, что они с мамой спят в разных комнатах. Шок, вызванный видом отцовской промежности, постепенно проходил. Но теперь я беспокоился о другом: неужели я когда-нибудь проснусь, и у меня между ног будет то же самое? И вот что еще приводило меня в ужас: я не мог поверить, что четырнадцать лет назад я был зачат лишь потому, что один сперматозун вылетел из этой штуки и достиг яйцеклетки.
А буду ли я когда-нибудь отцом? Неужели во мне, в моей мошонке сейчас сидят будущие люди? У меня ведь еще ни разу даже не было «эякуляции», ну, кроме тех случаев, когда мне снилась Дафна Маддэн. Неужели где-то сейчас ходит девочка, внутри которой живет вторая половинка моего будущего ребенка? Там, глубоко внутри ее замысловатых органов? И что она делает сейчас, эта девочка? Как ее зовут?
Слишком много мыслей.
Полагаю, у отца завтра утром будет жуткое похмелье.
Точнее – сегодня утром.
Каковы шансы, что мы на рассвете пойдем на пляж запускать воздушного змея?
Большой, жирный ноль.
– Ветер северный, – закричал отец, – дует прямо из Нормандии, через Ла-Манш, ударяется в прибрежные скалы и – але-оп! – преодолевает их, создавая восходящий поток теплого воздуха! Это идеальная погода для воздушного змея!
– Идеально! – Закричал я.
– Дыши глубоко, Джейсон! Это полезно для легких, особенно после того, как ты пережил сенную лихорадку! Морской воздух полон озона!
Отец медленно разматывал катушку, отправляя змея все дальше в синеву. Я взял еще один теплый пончик с джемом.
– Решил подкрепиться, а?
Я улыбнулся. Это просто эпично – стоять здесь на рассвете. Рыжий сеттер на побережье бегал наперегонки с самим собой, радостно топтался в волнах, набегающих и уползающих обратно в море. Сланец крошился и мелкими брызгами сыпался со скал со стороны Шармута. Грязные облака застилали горизонт, и утреннее солнце как бы щурилось из-за них, словно из-под полуопущенных век, но это было неважно – ведь главное, что сегодня ветрено, а это идеальная погода для воздушного змея.
Отец крикнул что-то.
– Что?
– Змей! Он почти достиг облаков и почти растворился в них, видишь? Он похож на дракона! Ты выбрал самого красивого змея, Джейсон! Я, кажется, понял, как сделать двойную петлю! – На лице отца сияла улыбка, которую вы никогда не увидите на фото. – Мы будем править небом! – Он подошел ко мне поближе, чтобы не кричать. – Когда я был твоего возраста, мой отец однажды взял меня с собой в бухту Моркамб – в Грандж-овер-Сэндс – и мы запускали там змея (*Грандж-овер-Сэндс – город на южном побережье Англии*). В то время мы сами делали змеев… из бамбука, бумаги и ниток, а хвост мы делали из нарезанных молочных пакетов…