– Спасибо. – Я до сих пор не мог понять, почему родители так щедры ко мне в последнее время. – Папа дал мне столько же, когда мы были в Лайм-Реджис!
– Ох, извини, это не та бумажка. Я хотела дать тебе десять…
Она убрала пятерку и достала десятку! Всего получается 28.75 фунтов.
– Огромное спасибо, мам.
Мне нужен каждый пенни.
– Антикварный магазин? – Женщина сидела рядом со стойкой: «Информация для туристов». Она внимательно разглядывала меня, словно пыталась запомнить мои черты, на случай если сегодня в новостях объявят об ограблении антикварной лавки. – А зачем тебе антиквариат? Самые лучшие цены в сэконд-хэнде.
– У моей мамы день рожденья. – Солгал я. – Она любит вазы.
– А, для мамы? Ах, ну разве не прекрасно иметь такого заботливого сына. Твоей маме так повезло.
– Эмм… – она заставляла меня нервничать. – Спасибо.
– Счастливая, счастливая мать! У меня такой же прекрасный сын, такой же как ты. – Она показала мне фотографию толстого ребенка. – Это фото сделали двадцать шесть лет назад, но, поверь, он и сейчас такой же очаровашка. Он не всегда помнит о моем дне рожденья, но это ничего, ведь у него золотое сердце. А это ведь самое главное. Его отец был просто пустым местом. И мой сынуля ненавидел его так же сильно, как и я. Мужчины, – на этом слове ее лицо перекосило, словно она наглоталась отбеливателя, – всё, на что они способны, это покряхтеть на тебе, потом отвернуться к стене и «спокойной ночи». Мужчины не растят своих детей, не кормят их грудью, не вытирают им попки, и не посыпают тальком, – она ворковала, как голубь, но глаза у нее были хищные, как у совы, – их писюньчики. Отец всегда воюет со своим сыном, это неизбежно. Двум самцам тесно в одной клетке. Но я смогла избежать этого, когда моему сынульке, Пипу, исполнилось десять, я указала его отцу на дверь. Ивэтт тогда было пятнадцать. Сейчас Ивэтт говорит, что Пип уже достаточно взрослый, чтобы жить самостоятельно. Но эта юная леди просто забыла, кто здесь мать. Я – мать, и я лучше знаю, что хорошо для Пипа. А Ивэтт, она отвернулась от меня, как только на пальце у нее появилось обручальное кольцо. Ивэтт забыла поблагодарить меня за то, что я спасла Пипа от Изабель из Колуэлла, я не позволила этой малявке вонзить свои когти в моего сынулю. Соблазнить его. Ивэтт до сих пор общается с этим, – толстая леди кивнула на дверной проем, – ничтожеством. С этой свиньей. Кто же еще мог так запудрить ей мозги? Она вечно совала свой любопытный клюв в чужие дела, и она разнюхала место, где Пип хранит мои витаминки. Мать нуждается в витаминках, мой мальчик. Бог создал матерей, но Он не знает, как это сложно – всегда быть на пике возможностей. Но Пип все понимает. Пип говорит: «мам, это будет наш секрет, но если кто-то узнает, мы скажем, что они твои». Пип не так красноречив, как ты, мой мальчик, но у него сердце в двадцать четыре карата. И знаешь, что Ивэтт сделала с моими витаминками? Ворвалась ко мне в дом без приглашения и смыла их в унитаз! Мой бедный Пип, он аж посинел от ярости, когда узнал об этом. Он был так зол, что чуть крышу не снес своим криком! «Это была моя гребанная заначка!» – кричал он. Никогда не видела его в таком состоянии. Он поехал к Ивэтт и сломал ей нос, выбил хрящ. – Ее лицо словно затуманилось. – Ивэтт вызвала копов. Сдала собственного брата! А он ведь ничего плохого не сделал, просто чуть-чуть побил ее мужа, и все. Но Пип, ах бедняга Пип, он исчез после этого случая. И вот теперь, день за днем я только и жду новостей от него. Все чего я хочу – это чтобы мой сын позвонил мне. Позвонил и сказал мне, что он присматривает за собой так же, как я когда-то присматривала за ним. Какие-то мерзкие типы продолжают приходить к нам домой, бьют ногами в дверь. А полиция, они тоже те еще сволочи: «где гребанный товар? Где гребанные деньги? Где твой гребанный сын, старая сука?» Ох, грязные слова, я бы вымыла им рты мылом. И даже если б я узнала, где мой Пип, я бы скорее умерла, чем сказала бы им хоть слово…
Я открыл было рот, чтобы напомнить ей о моем вопросе.
Ее как-то странно передернуло, и она снова выдохнула: «я бы скорее умерла…»
– А вы не могли бы дать мне карту Челтенгэма? Там ведь должны быть отмечены антикварные лавки.
– Нет, мой мальчик. Я не работаю здесь. Спроси у той женщины за стойкой.
Первая антикварная лавка называлась «Джордж Пайнс», она располагалась за кольцевой дорогой, между букмекерской конторой и магазином, где торгуют нелегальным алкоголем. Челтенгэм вообще-то довольно продвинутый город, но даже в продвинутых городах есть свои гетто. Чтобы попасть в этот район, мне пришлось пройти по гулкому, ржавому мосту. «Джордж Пайнс» не был похож на то, что мы обычно представляем себе, когда слышим слова «антикварная лавка». На дверях и окнах – решетки. К входной двери (закрытой) скотчем приклеена записка «ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ 15 МИНУТ», но чернила на ней уже давно поблекли, и бумага выцвела. На витрине была надпись: «ЛУЧШИЕ ЦЕНЫ. РАСПРОДАЖА». Сквозь грязные окна я заглянул внутрь и увидел несколько больших уродливых сервантов (такие обычно стоят в домах у стариков). Никаких часов там не было.
«Джордж Пайнс» закрылся давным-давно.
Когда я шел назад по ржавому мосту, навстречу мне шли два пацана. Они были моего возраста, но при этом на ногах у них – черные ботинки с красными шнурками, как у скинхэдов. У одного на майке надпись «Quadrophenia», у второго RAF (*Quadrophenia – название культового альбома группы The Who, вышедшего в 1973 году, RAF – Royal Air Force, Королевские Воздушные Войска*). Они не шли, а словно маршировали, в ногу, левой-правой, левой-правой. Смотреть кому-то прямо в глаза – это довольно дерзко, потому что этим ты как бы говоришь, что ты так же крут, как и твой оппонент. Я нес с собой целую кучу денег, поэтому отвел взгляд и стал смотреть с моста вниз, на текущую внизу реку из шумных грузовиков и автомобилей. Эти двое приближались, но мост был очень узкий для нас троих, и уже по их виду я понял – они не станут жертвовать своим пространством, чтобы обойти меня. Поэтому мне пришлось со всей силы прижаться к раскаленным солцем перилам.
– Огоньку не найдется? – Рявкнул тот, что повыше.
Я сглотнул.
– Это вы мне?
– Нет, блять, принцессе Диане.
– Я не курю, – я крепко-крепко схватился за перила. – Извините.
– Педик. – Сказал второй.
После ядерной войны такие как они захватят власть над миром, – точнее, над тем, что от мира останется. Это будет ад.
Я потратил кучу времени на то, чтобы отыскать вторую антикварную лавку. Миновав арку, я вышел на мощеную булыжником площадь. Она называлась Хитлдэй Мюс. Детские вопли слышались где-то вдалеке, и эхо воплей рикошетило по всей площади. Кружевные занавески трепыхались в окнах. Лоснящийся черный «Порше» стоял, ожидая хозяина. Подсолнухи смотрели на меня со стены. Там был знак: «Дом Джайлса». Он ослепительно сиял на солнце. Дверь была открыта, ее подпирал своим телом какой-то унылый карлик. На шее у него висела надпись: «ДА, МЫ ОТКРЫТЫ». Внутри пахло картоном и парафином. И воздух был холодный, как камень на дне горной реки. Мрачные прилавки с медалями, очками, мечами. Уэльский комод размером с мою комнату стоял посреди магазина и загораживал собой почти все. Оттуда доносился странный царапающий звук. Звук как бы расширялся и вскоре превратился в потрескивание радиоволн.
Я услышал звук ножа по разделочной доске.
Я обошел комод.
– Если б я знала, что закончу в этом бардаке, я б наглоталась вишни. – Мрачная американская женщина бормотала себе под нос. (она была довольно красива, но, знаете, такой странной красотой – словно с другой планеты). В руках она держала какой-то красно-зеленый фрукт в форме странного яйца. – Вишни – это такие ягоды, - сказала она. – Достаешь из них косточку, дробишь ее камнем, глотаешь – и finito. Легкая смерть, без брызг крови и прочей гадости.
Первое, что я спросил у нее:
– Что это за фрукт?
– Ты не знаешь, что такое манго?
– Нет. Извините.
– А чего ты извиняешься? Да ты ведь англичанин! Ты в жизни своей еды нормальной не ел. Попробуй-ка.