Но это вовсе не забавно для меня.
Мисс Трокмортон ждала. Каждый ребенок в классе ждал. Каждая корова и каждый паук в Блэк Свон Грин ждал. Каждое облако, каждая машина, и даже миссис Тетчер в доме Парламента, прислушивались, приглядывались и удивлялись: Что случилось с Джейсоном Тейлором?
Но было совершенно неважно, насколько я шокирован, напуган и пристыжен, не важно было каким идиотом я выставил себя перед одноклассниками, не важно, как сильно я себя ненавидел за то, что не способен сказать простое слово на родном языке, – я все равно не мог сказать «соловей». В конце концов, я вынужден был пробормотать: «я не уверен, мисс», и мисс Трокмортон сказала, «я понимаю». И она все поняла. Она позвонила маме в тот вечер, и через неделю я уже сидел в кабинете миссис де Ру, логопеда из клиники Малверн-Линк. Это случилось пять лет назад.
Примерно в то же самое время (возможно, даже в тот самый момент) мой недуг приобрел образное воплощение – он превратился в Палача. Потрескавшиеся губы, сломанный нос, носорожьи щеки, красные глаза (потому что он никогда не спит). Я представлял его сейчас, сидящего в комнате ожидания, и бормочущего считалочку на златом крыльце сидели…
Я представлял, как он хватает меня за губы, зажимает мне рот и говорит: «Это мое». Его руки – вот что я представлял себе чаще всего. Его змеевидные пальцы, которые проникают мне в рот, обхватывают язык и сжимают глотку так сильно, что я не могу дышать. Больше всего Палач любит слова на букву «С». Когда мне было семь, я боялся, что люди спросят у меня: «сколько тебе лет?» В конце концов я просто стал показывать возраст на пальцах, – и люди думали, что я выделываюсь. Почему ты просто не скажешь мне, придурок? Раньше палач любил слова на букву «Ю», но в последнее время он ослабил хватку на этой букве, и сдвинулся на «Е». А это плохо. Если вы посмотрите в словарь, вы увидите, какая секция самая большая: это «Е». Двадцать миллионов слов начинаются на «С» и «Е». Самый большой мой страх, помимо начала ядерной войны с Советским Союзом, это потеря буквы «Д». Ведь без нее я не смогу даже сказать свое имя. Мне придется сменить его на более простое (а отец никогда не позволит мне сделать это).
Единственный способ обмануть Палача – это думать на шаг вперед. И если ты видишь «заикательное» слово в следующем предложении – ты просто заменяешь его на другое. Естественно ты должен думать очень быстро, чтобы собеседник ничего не заметил. Чтение словарей очень помогает в этом деле – я знаю много слов, и часто просто заменяю нежелательное слово на синоним. Но при этом надо всегда помнить, с кем ты разговариваешь. (Если бы я говорил с другим 13-летним мальчишкой и заменил слово «грусть» на слово «меланхолия», меня бы подняли на смех, потому что дети не должны разговаривать языком взрослых. Во всяком случае – не в Аптоне, не в нашем захолустье). Другой способ выиграть время это вставлять «Э-м-м-м…» в свою речь, в надежде, что Палач отвлечется, и ты сможешь протащить «заикательное» слово у него под носом. Но и здесь есть подвох: если ты слишком долго зависнешь на «эм-м-м…» ты будешь выглядеть как идиот. И наконец, если учитель задает тебе вопрос, в котором по-любому есть «заикательное» слово, то лучший выход – притвориться, что просто не знаешь ответа. Я делал это так много раз, что уже сбился со счета. Иногда учителя бесятся (особенно если они перед этим пол урока объясняли тебе что-то). Но мне плевать – лучше уже притвориться дурачком, чем на всю жизнь получить кличку «Заика».
Обычно мне удается избежать участия во всякого рода массовых мероприятиях, но завтра утром в без пяти девять – это случится. Я буду стоять перед Гарри Дрэйком и Нилом Броусом и всем остальным классом и читать книгу мистера Кемпси «Простые Молитвы для Сложного Мира», там будут десятки «заикательных» слов, и я не смогу заменить их или притвориться, что не знаю, ведь книга будет у меня в руках, и все слова напечатаны в ней, черным по белому. Палач будет смотреть мне через плечо и подчеркивать все слова на «С» и «Е», и будет шептать мне на ухо: «Давай, Тейлор, попробуй-ка, произнеси это». Я знаю, что на глазах у Гарри Дрэйка и Нила Броуса и всего остального класса, Палач с удовольствием ухватит меня за язык, сдавит мне глотку и – размажет меня по стенке. Это гораздо хуже чем случай Джо Диккона. Я буду заикаться сильнее, чем когда-либо в жизни. Завтра примерно в 9.15 моя тайна распространится по школе подобно нервно-паралитическому газу. К концу первой перемены моя жизнь превратится в пепел.
Самую наинелепейшую школьную байку я слышал от Пита Рэдмарли. Он клялся на могиле своей бабушки, что это правда. Мальчик-шестиклассник учился на одни пятерки. У него были адски жестокие родители, которые постоянно заставляли его учится только на пятерки и требовали максимальной отдачи. И однажды на одном из тестов он просто сломался – он не понял и одного вопроса. Тогда он достал из пенала два карандаша, наточил их, приложил острыми концами к глазам и с размаху ударился лицом об парту – да так сильно, что только кончики карандашей, не больше дюйма, остались торчать из глазниц. Говорят, завуч, мистер Никсон сумел спустить историю на тормозах так, что она даже не попала в газеты. Конечно, это просто идиотская байка, но сейчас я лучше проделаю такой же трюк с карандашами, чем позволю Палачу опозорить меня на глазах у всего класса.
Я серьезно.
Каблуки миссис де Ру издают очень характерный звук, поэтому я всегда знаю, когда она приближается. Ей лет сорок на вид, может больше, тонкие бронзовые волосы, серебряные брошки, и одежда в цветочек. Она протянула папку красотке в приемной, бросила взгляд на дождь за окном и сказала:
– Ну и ну, сезон дождей добрался до мрачного Ворчестершира!
Я согласился, что дождь действительно льет как из ведра, и быстренько пошел за ней, на случай если остальные пациенты догадались почему я здесь. Дальше по коридору мы прошли мимо больших надписей «ПЕДИАТРИЯ» и «УЛЬТРАЗВУК» (говорят, с помощью ультразвука можно читать мысли людей, но со мной этот номер не пройдет: я запомнил названия всех спутников в Солнечной системе и просто начинаю мысленно перечислять их, когда мне кажется, что кто-то читает мои мысли).
– Февраль в этой стране такой мрачный, – сказала миссис де Ру. – Тебе не кажется? Этот месяц больше напоминает утро понедельника длиною в двадцать восемь суток. Ты утром идешь на работу в темноте, и возвращаешься домой – в такой же темноте. А в дни, вроде этого, мне кажется, что я живу в сырой пещере под водопадом.
Я рассказал миссис де Ру об Эскимосах. Их дети проводят время под искусственными лампами дневного света, чтобы избежать цинги, потому что на Северном Полюсе ночь длится больше полугода. Я предложил миссис де Ру купить лампу дневного света.
Она сказала: «Я подумаю об этом».
Мы прошли мимо палаты, где ревущий ребенок только что пережил свой первый укол. В следующей палате я увидел веснушчатую девочку, возраста Джулии, в инвалидном кресле. У нее была только одна нога. Возможно, если бы у нее был выбор, она бы предпочла быть заикой, но с двумя ногами. Это заставило меня задуматься: наверно, наше счастье как-то связано с чужим несчастьем. Завтра утром мои одноклассники увидят, как ужасно я заикаюсь, и подумают: Что ж, у меня может быть и дерьмовая жизнь, но я хотя бы не Джейсон Тейлор, я хотя бы говорить могу.
Февраль – любимый месяц Палача. Летом он обычно впадает в спячку до осени, и я могу говорить почти без проблем. На самом деле после моих первых визитов к миссис де Ру пять лет назад, и после того, как я переболел сенной лихорадкой, все думали, что я исцелился. Но наступил Ноябрь, Палач проснулся – и все вернулось на круги своя. В этом году Палач особенно жесток. Когда тетя Эллис приезжала в гости, я случайно, проходя по коридору мимо кухни, услышал ее фразу, обращенную к матери: «Ей-богу, Хелен, сделай уже что-нибудь с его заиканием! Это же просто социальное самоубийство! Я никогда не знаю, что мне делать – закончить фразу за него, или просто оставить его болтаться в этой словесной петле». (Подслушивать – иногда очень полезно, потому что ты можешь узнать, что люди думают на самом деле, но в то же время, иногда подслушивать бывает очень больно и неприятно – по той же причине). Когда тетя Эллис уехала, у нас с мамой состоялся разговор – и вот я снова здесь, в кабинете миссис де Ру.