– А ты сам откуда, Джо?
– Я? А ты разве не д-гадался по акценту?
– Я знаю, что ты не из Ворчестера, но…
– Я «Брумми» м-лыш!
– Брумми?
– Аха. Коли ты из Брума, зн-чит ты Брумми. А Брум – это Бирмингем.
– Так вот что такое «Брумми»!
– Еще одна из величайших тайн человечества раскрыта. – Джо помахал мне плоскогубцами на прощанье.
«КОНЕЦ!»
Это звучало именно так. Но кто стал бы кричать это слово в лесу, и зачем? Или, может быть, я ослышался? И кричали не «конец» а «мертвец» или «отец»? Потом, в том месте, где едва заметная тропа, ведущая к Дому в Лесу, встречается с основной тропой, ведущей к озеру, я услышал звук шагов. Я спрятался между двумя близко растущими друг к другу раскидистыми соснами.
Вопль снова пролетел сквозь деревья, как стрела, совсем рядом: «КОНЕЦ!»
Через пару секунд на тропе появился Грант Берч, он бежал, сломя голову. Лицо его было бледное от ужаса. И кричал, очевидно, не он. Кто мог так напугать Гранта Берча? Отец Росса Уилкокса? Плуто Новак?
Берч скрылся в лесу еще до того, как я успел даже подумать о чем-то.
«ТЕБЕ КОНЕЦ, БЕРЧ!»
Филипп Фелпс гнался за Берчем и отставал всего на двадцать шагов. Это был совсем не тот Фелпс, которого я знал. Лицо его было багровым, его трясло от ярости, и было видно, что упокоить его сможет только звук ломающихся костей Гранта Берча.
«КОНЕЕЕЕЕЦ!»
Филипп Фелпс сильно вырос за последние месяцы. Я заметил это только сейчас, когда он пробежал мимо меня.
Прошла минута, и они оба скрылись из виду, лес проглотил их, их крики, их ярость.
Как Берч умудрился довести послушного Филиппа Фелпса до такого состояния? Я никогда не узнаю. Ведь это был последний раз, когда я видел их.
Мир – он как директор школы, он раз за разом заставляет нас делать работу над ошибками. Я имею в виду не в мистическом смысле, не как Иисус, или типа того. Скорее, как грабли! Ты продолжаешь наступать на них, снова и снова, пока до тебя не дойдет. Эй, осторожно, там грабли!Все, что в нас есть, все плохое, наш эгоизм и наша готовность соглашаться с тем, с чем мы не хотим соглашаться, – это и есть наши грабли. И тут есть два пути: либо мы всю жизнь будем страдать от нежелания замечать и признавать свои ошибки, либо мы научимся замечать и признавать и исправлять их. Но и здесь не все так просто: стоит тебе признать одну ошибку, и ты думаешь, «эй, а мир не такое уж плохое место» и тут ты – БАМ! – наступаешь на новые грабли!
Потому что грабли никогда не закончатся.
Свою металлическую коробочку «ОХО» я прячу под одной из половиц в том месте, где раньше стояла моя кровать. Сегодня я достал ее в последний раз и сел на подоконник. Мисс Трокмортон говорила нам, что если вороны покинут тауэрскую башню в Лондоне, то башня рухнет. Моя коробочка «ОХО» – она как ворон, живущий на Кингфишер Медоус 9, Блэк Свон Грин, Ворчестершир. (наш дом, конечно, не рухнет, когда мы съедем, все будет по-другому – сюда заедет новая семья, и в этой комнате поселится новый мальчик, и он ни разу, ни разу не подумает обо мне. Точно так же как я ни разу до этого момента не думал о тех людях, которые жили здесь до нас). Во время Второй Мировой Войны эта коробочка «ОХО» проделала путь до Сингапура и обратно в рюкзаке моего дедушки. Раньше мне нравилось прикладывать к ней ухо и слушать голоса китайских рикш или гудение японских штурмовиков «Зеро» или шум муссона, насквозь продувающего деревню, стоящую на сваях. Ее крышка прилегает так плотно, что ее приходится подцеплять ногтем, чтобы открыть. Дедушка хранил в ней письма и табак. Я храню в ней аммонит Lytoceras fimbriatum, маленький молоточек геолога, раньше принадлежавший отцу, бычок от сигареты (та самая моя единственная сигарета, после которой меня вырвало), книга «Большой Мольн» на французском (внутри нее – открытка от мадам Кроммелинк, присланная из горной деревушки в Патагонии, настолько маленькой, что я даже не смог найти ее на карте. И подпись на ней: «мадам Кроммелинк и ее Дворецкий»), гипсовый нос Джимми Картера, лицо, вырезанное цыганским мальчиком из куска покрышки, тканевый браслет – тот, что я снял с запястья девушки через минуту после своего первого в жизни поцелуя; и, конечно, останки часов «Омега», тех самых, которые мой дед купил в Адене задолго до того, как я родился. Фотографии – это лучше чем ничего, но вещи лучше фотографий, потому что вещи действительно сохраняют в себе память о событиях. Ведь они были там.
Грузовик завелся, задрожал, скрипнул коробкой передач и покатился вниз по Кингфишер Медоус, в сторону главной дороги. Ясмин Мортон-Бэггот помогла маме погрузить последнюю коробку в ее «Мицубиси». Отец однажды назвал Ясмин Мортон-Бэггот «богатенькой бездельницей». Оно-то может и так, но иногда богатенькие бездельницы бывают практичными. Джулия запихнула корзину для грязного белья и мешок с вешалками в багажник «Альфа-Ромео», принадлежащего Ясмин.
Осталось пять минут.
В доме мистера Касла, в окне спальни дернулась тюлевая занавеска. Миссис Касл за стеклом была похожа на утопленницу. Она смотрела на маму, Джулию и Ясмин Мортон-Бэггот.
Ну и глазищи у нее.
Она почувствовала, что я смотрю на нее – и наши взгляды встретились. Быстро, как пугливое животное, она задернула занавеску.
Джулия получила мой телепатический сигнал и посмотрела вверх.
Я махнул ей рукой.
– Меня послали за тобой. – Шаги моей сестры приближались. – Я должна доставить тебя живым или мертвым. Снег может пойти в любую секунду. По радио говорят, что вечная мерзлота с вмерзшими в нее мамонтами надвигается на нас со стороны трассы М5. Поэтому нам лучше поторопиться.
– Хорошо. – Я не сдвинулся с места. Так и сидел на подоконнике.
– Когда в комнате нет ковров и штор, появляется эхо и голос звучит громче, ты заметил?
– Ага. – Дом словно голый, без одежды. – Гораздо громче. – Наши голоса рикошетили от стен, и даже дневной свет казался ярче и белее, чем обычно.
– Я всегда завидовала тебе. У тебя была отличная комната. – Джулия облокотилась на подоконник. У нее новая прическа, очень ей идет. – Из этого окна ты мог наблюдать за соседями. Шпионить за Вулмерсами и Каслами.
– А я завидовал тебе. Я хотел жить в твоей комнате.
– Что? На чердаке? Как старая Викторианская кошелка?
– Ты могла видеть всю верховую тропу до самого Малверна.
– Когда начиналась гроза, я думала, что ветер сорвет крышу и унесет меня, прям как Элли в «Волшебнике из страны Оз». Эта мысль приводила меня в ужас.
– Ну, в это сложно поверить.
Джулия трогала серебряного дельфина, висящего у нее на шее, на цепочке (подарок Стэйна).
– Во что сложно поверить?
– В то, что ты чего-то боялась.
– Ну, знаешь ли, братишка, под моими доспехами бесстрашия скрывается маленькая напуганная девочка. Как же глупо, а? Мы ведь могли просто поменяться комнатами. Почему мы не сделали этого?
Эхо вопроса пролетело по пустому дому, но ответа не последовало.
Через минуту этот дом перестанет быть нашим, и у нас уже не будет права находиться здесь.
Несколько снежинок упали в болото, которое раньше было отцовской оранжереей.
– Помнишь эту игру? – Джулия смотрела вниз. – Как она называлась? Я недавно рассказала о ней Стэйну. Мы начинали бегать вокруг дома, и побеждал тот, кто первый догонит соперника.
– Так и называлась «Вокруг-дома».
– Точно! Отличное название. – Джулия пыталась поднять мне настроение.
– Да. – Я сделал вид, что у нее получается. – И ты однажды спряталась за бочкой и из укрытия наблюдала, как я в течение получаса бегал вокруг дома, как законченный дебил.
– Нет, не тридцать. Ты понял, что тебя надули уже через двадцать минут.
У Джулии все было хорошо. В понедельник ее крутой бойфренд приедет в Челтенгэм на своем черном «Порше», она запрыгнет в машину, и они уедут в Эдинбург. В понедельник я пойду в новую школу в новом городе и буду тем самым «Новичком-Чьи-Родители-Кстати-Недавно-Развелись». А у меня ведь даже еще нет новой школьной формы.