Вода, не воспетая только ленивой мифологией, вопреки даже самому искреннему желанию страдать, смывала боль и тревоги. Как бы Тани ни жаждала ненавидеть себя, она вылезла из ванной горячей, мягкой, уставшей девушкой, которая мечтала о стакане какао и теплой постели. Нет, тяжесть с сердца не осталась в мыльной воде, свои камни Таня все еще продолжала носить при себе, но делать это стало чуточку легче.
В комнату она возвращалась по пустым коридорам. На столе ее ждал легкий перекус и молоко с травами, она с благодарностью съела булочку с джемом, глядя, как постепенно светлеет небо, где ночь снова проиграла заре. Потом она, как была, в халате, забралась в кровать, которая принадлежала Мангону, и крепко уснула.
Проспала Таня до следующего вечера и проснулась вполне отдохнувшей и готовой к мести и подвигам во имя друзей. Другой цели у нее не было, она не понимала, зачем ей еще жить в этом мире и куда идти.
— Тебе не обязательно искать смерти, — говорила Жамардин, которая неожиданно решила составить тане компанию за ужином. Они сидели в небольшой столовой на первом этаже, где круглые столики были покрыты белоснежными скатертями и на них стояли вазы с цветами. В столовой оказался еще один мужчина, который баловал себя поздним бокалом виски, но прочие постояльцы уже поужинали и разошлись по номерам. На столе, за которым ужинали Таня с хозяйкой гостиницы, горели свечи, настоящие, а не эти “твераневые ублюдки”, как называла их Жамардин. Таня снова пошла на компромисс с собой и надела платье, которое предложила ей хозяйка. Вопреки обыкновению, она даже смогла вынести свое отражение в зеркале, наверное, потому что платье было элегантным и очень сдержанным, без раздражающих бантов и рюшей.
— Я не ищу смерти, — возражала Таня, — я дала слово. И потом, я не знаю, что мне еще делать.
— Оставайся у меня, — предложила Жамардин. — Думаю, Адриан хотел бы, чтобы я о тебе позаботилась, а мне не помешает помощница.
— Не думаю, что вам нужна такая проблема. Боль везде, где я есть.
— Хах, милая, ты слишком высокого о себе мнения, — рассмеялась хозяйка. — Боль просто везде, и ей нет до тебя никакого дела. Ты родилась на свет и обречена страдать, пока Матерь не заберет тебя и ты не обретешь покой.
— Говорите не весело, — сказала Таня, намазывая гусиный паштет на ломоть хлеба.
Жамардин посмотрела на нее долгим взглядом, будто оценивая, и вдруг спросила:
— Сколько мне, по-твоему, лет?
Таня замерла с бутербродом в руке. Наверное, тут был какой-то подвох, хозяйка вообще вела себя так, будто за каждым ее словом кроется десяток смыслов, в которых не было никакого шанса разобраться, но Таня была слишком прямолинейна для всех этих игр.
— Пять десятков и два, — пожала она плечами.
— Ты странно изъясняешься, но при этом умудряешься льстить, — усмехнулась Жамардин, покачивая в руках бокал вина. Она явно была польщена. Бутылка на столе почти опустела, и глаза женщины весело блестели. — Пятьдесят два, значит? Мне шестьдесят один.
— О, хорошо смотритесь! — бесхитростно заявила Таня, чем вызвала еще одну искреннюю улыбку.
— Спасибо. Но моя жизнь позади, и в ней мало было хорошего, — она задумалась, пригубив вина. — Знаешь, ведь у нас с мужем была таверна. “Белая лошадь”. Тогда не было всех этих мобилей, и считалось, что белые кони приносят удачу. Мне наша лошадь принесла только боль. Оказалось, что муж мне изменяет, я узнала и потребовала прекратить встречи с другой женщиной. Любовница, услышав это, в приступе ревности подожгла таверну. Ночью. Муж сгорел, а я спаслась, выпрыгнув из окна мансарды, где была наша спальня. Тот вечер до сих пор иногда мне снится, и его крики, и почерневшая кожа, и то, как я смотрю из окна, а земля все отдаляется, отдаляется, и я понимаю, что если прыгну, то никогда не долечу до земли.
— Это страшно, — сказала Таня, хотя рассказ ее не очень трогал: ей требовалось большое усилие, чтобы расслышать все слова и уловить смысл, поэтому на переживания не хватало времени.
— Я сломала ноги, — как бы между прочим поведала Жамардин, — и буквально заново училась ходить. У меня не осталось ничего: ни дома, ни мужа, ни копейки денег. Так я оказалась под мостом и была принята ко двору.
— Вот почему они вас знают!
— Мало кто помнит меня, с тех пор тридцать лет прошло. Разве что Гардад, но он вообще странный человек, который то исчезает, то снова появляется, когда вздумается. К счастью, под мостом я провела мало времени, потому что встретила там Тень. Он втайне от отца общался со всяким ненадежным сбродом, и признаться честно, своему сыну я бы устроила приличную взбучку, узнав о таких его приключениях. Но сына у меня нет, и мне очень повезло, что Адриан не слушал своего.
Жамардин прервала рассказ, чтобы достать из вышитого мешочка трубку для курения с длинным изящным мундштуком. Она сжала в ладонях маленькую черную чашку трубки, вырезанную из черного дерева и украшенную золотым ободком, будто пыталась отогреть в руках маленькое живое существо. Потом из другого мешочка высыпала на стол табак и, беря его двумя пальцами, принялась накладывать внутрь, щепоть за щепотью, сначала не надавливая, иногда постукивая по тыльной стороне ладони, позволяя сухим листьям улечься под собственным весом, и только в конце, когда табак лежал небольшой горкой, достала стик из такого же черного дерева и немного его примяла. Жамардин не торопилась: процесс казался поистине успокаивающим, почти ритуальным, и женщина явно получала удовольствие от каждого действия. Чиркнула спичка. Жамардин положила кончик мундштука в рот, красная помада осталась только по краям губ и не отпечаталась на нем, поднесла огонек к чашке и подожгла табак, втягивая дым. Огня не было видно, он тут же нырнул в гущу листьев, словно ласка, и только небольшой дымок указывал на то, что внутри он горит.
Жамардин некоторое время курила молча, прикрыв глаза и думая о своем. Тане не торопила ее, наслаждаясь ужином. Удрученная сытостью и теплом, в которых она оказалась, Таня все крепче утверждалась в мысли пойти спасать друзей. Мысль, что эта идея может стать последней в ее жизни, приходила в голову постоянно, и Таня не упускала возможности вкусно поесть и погреться у огня, чтобы позже мучиться угрызениями совести. Но безнадежный круговорот ее размышлений прервала Жамардин:
— Он дал мне денег. Адриан, я имею в виду, — она выпустила дым вместе с его именем. — Неприлично много денег, чтобы я могла отстроить таверну заново. Но я не хотела возвращаться к прошлому и купила этот дом. Сколь бы огромную сумму Адриан мне ни подарил, на землю в центре города ее бы не хватило, поэтому я обитаю здесь. Он помог с оформлением бумаг и покупкой мебели, рекомендовал “Черного дракона” знакомым, так что я получила шанс не скатиться до уровня отеля для свиданок.
— Черный дракон! Это же из-за Мангона, да?
— Как нагло, да? — Жамардин усмехнулась немного хищно.
— Почему? Я думаю, это приятно, — бесхитростно ответила Таня. Женщина коротко и невесело рассмеялась и вновь отправила трубку в рот.
— Мне хотелось показать всем его причастность ко мне, моим делам. Уличить в связи со мной, ведь со временем он становился все более далеким и холодным. Благородный кардинал Мангон, честолюбивый и недоступный. Я хотела, чтобы люди догадывались, подозревали его, но, кажется, они либо не задумывались о смысле вывески, либо так же наивно умилялись ей. Ты понимаешь меня, верно? Ты тоже хочешь, чтобы все видели?
— Что видели?
— Вашу связь, конечно.
— Я хочу, чтобы Мангон никогда не знал о том, что я живу, — резко ответила Таня, поддаваясь странному напряжению вечера. Жамардин была беспричинно откровенна, вероятно, она очень давно хранила тайны при себе и, встретив незнакомую девушку, которая могла бы разделить и понять ее чувства, не смогла сдержаться, испытывая вместе с облегчением страшную ревность. Но слова Тани удивили ее.
— В этом секрет Мангона? Он просто хочет ту, что не хочет его? Как банально, — рот Жамардин искривился, его уголки поползли вниз.
— Я думаю, Мангон просто хочет жить. И он готов обменять на жизнь все, что угодно.