Адам, взиравший на Понтефракт Холл, не думал о выведении породы. Он думал о том, какую радость доставит ему показать этот дом своей любимой.
— Тетя, вам понравится Лиза. Она самая замечательная девушка во всей Англии! — Он взглянул на Сидонию и улыбнулся. — Конечно, присутствующие в счет не идут.
Его тетка ничего не сказала. «Он обладает некоторой природной деликатностью, — подумала она. — Он далеко не безнадежен».
Дом приходского священника в Уайкхем Райз представлял собой довольно скромное строение, хотя и не был лишен некоторого мрачного очарования. Деревня Уайкхем Райз насчитывала около четырехсот душ, большинство се жителей были прихожанами собора Святого Жиля на окраине селения. Дом священника стоял у края болотистой равнины. От церкви его отделяло кладбище. Деревня располагалась на склоне холма, и Верхняя улица была вымощена каменными плитками, уложенными поперек, чтобы меньше скользили копыта лошадей. Улица спускалась к церкви и дому священника. Оба эти здания были выстроены из одинакового серого камня, впрочем, как и другие дома селения. Крыша дома священника была покрыта точно такими же плитками, что использовались для мощения улицы (любое более легкое покрытие не выдержало бы сильных ветров). Над домом высились две трубы. Он был обнесен низкой каменной оградой, что позволяло сестрам Десмонд выращивать симпатичные цветы в палисаднике, а также бузину и сирень. В холодном дождливом климате этих болотистых мест дом священника обычно выглядел мрачно, хотя в солнечных лучах он казался несколько веселее. Нездоровый климат, соседство кладбища могли бы повлиять на характер Лизы, сделать его просто ужасным, а получилось наоборот. Она была веселой и жизнерадостной.
Иначе и не могло быть, если живешь с преподобным Десмондом. Ее отец, высокий мужчина с окладистой белой бородой, сосредоточил в себе наихудшие недостатки викторианской эпохи. Напыщенный, самодовольный, без чувства юмора, с предубеждениями и безжалостно прямолинейный. Единственное, что позволяло выносить его, так это его любовь к животным — некоторые даже утверждали, что преподобному животные нравятся больше, чем люди, — и дом его кишел кошками, собаками и птицами. Когда Лизу позвали в кабинет отца, он сидел за заваленным бумагами письменным столом и гладил по спине Эзекиель, свою любимую персидскую кошку.
— А, Елизавета, — приветствовал он се тихим голосом, который контрастировал с его же гулким басом на клиросе. — Садись, моя дорогая.
— Хорошо, папа.
Лиза села на стул перед письменным столом. Небольшой кабинет был забит всяким мусором, но стояли и шкафы, до отказа заполненные книгами. В камине тлели угли, две другие кошки потягивались и лениво обходили комнату.
— Леттис сказала мне, что ты швырнула в нее книжку и разбила фарфоровый графинчик. Это правда?
— Да, папа.
— Господь не одобряет вспышки гнева.
— Господь не заставляет терпеть Леттис.
Щетинистые изогнутые брови отца нахмурились.
— У тебя острый язычок, но острее всего мой слух режет твоя легкомысленная манера произносить имя Господне. Ты должна извиниться.
— Прости, папа.
— Насколько мне известно, работник сэра Персивала Торна, Джетро, передал тебе после обеда записку. От кого она?
— От Адама. Он сообщил мне, что уезжает со своей теткой в Понтефракт Холл. По-видимому, они хотят отправить его в университет.
— Это было бы благословением для Адама, бедного неотесанного парня. Лорд Понтефракт относился к нему гнусно, но ведь над де Верами тяготеет проклятие большой гордыни. Славная киска, славная киска…
Казалось, он забыл на время о Лизе, почесывая за ухом кошку, но она достаточно хорошо знала своего отца и понимала, что он использует этот прием, чтобы усыпить ее бдительность, устраивает своего рода затишье перед бурей.
— Леттис, похоже, думает, что твое поведение с Адамом вызывает некоторые вопросы относительно приличий. Она говорит, что ты ходишь с ним к аббатству Ньюфилд.
— Мы ходим туда с пятилетнего возраста.
— Но Леттис говорит, что видела, как вы целуетесь.
Он смертельно побледнел, продолжая поглаживать кошку.
— Папа, не буду отрицать этого. Я позволила Адаму некоторые вольности с собой. — «Мягко говоря», — подумала она, испытывая чувство вины.