Во время совещания стахановцев в Кремлевском дворце Сталин, Жданов, Каганович умильно расспрашивали передовиков о заработках. Обласканные стахановцы рапортовали.
А. Бусыгин (кузнец): В сентябре получили по 500–600 рублей. Ребята довольны.
Е. Виноградова (ткачиха): Мой заработок достигает 600 рублей. Смотрите, как я повысила свою заработную плату!
М. Дюканов (забойщик, парторг участка): За сентябрь я за 16 выходов заработал 1338 рублей.
Со стороны рабочего двора жизнь, однако, выглядела иначе, чем в ЦПКиО или на совещании ударников.
Несмотря на некоторое улучшение жизни городов (главным образом за счет неэквивалентного обмена с деревней), к середине тридцатых годов жизнь рабочих предместий оставалась тяжелой. Стахановцы умилили вождей своими заработками, называя месячные суммы от 500 до 1000 с лишним рублей. Между тем средняя заработная плата рабочего составляла в это время 150–200 рублей. Пенсия — 25–50. При этом рабочих вынуждали подписываться на займы.
В конце 1936 года в Советском Союзе в составе рабочей делегации побывал французский шахтер Клебер Леге. Будучи человеком дотошным, он записывал все, что видел и слышал, в том числе и цены. Вернувшись во Францию, он написал книгу «Французский шахтер у русских», которая и вышла в Париже в 1937 году. Вот какие цены он приводит: белый хлеб — 1 р. 20 коп., мясо — от 5 до 9 руб., картошка — 40 коп., сало — 18 руб., мужские ботинки — 290 руб., сапоги — 315 руб., мужское пальто — 350 руб., детский костюм — 288 руб., мужская рубашка — от 39 до 60 руб.
Не будем утомлять читателя подсчетами. Интересующиеся легко сообразят сами, насколько непростой была задача хозяйки прокормить и обуть семью. Чем дальше страна уходила от нэпа в сторону «развитого социализма», тем положение рабочих становилось тягостней. Если в годы нэпа рабочий тратил на питание половину зарплаты, то в 1935 году — уже 67,3 процента.
Нелегким было и положение с жильем. Колоссальный наплыв людей из деревни в города (бежали от голода, от бесправия, от поборов, от разрушения привычного уклада) привел к резкому ухудшению и без того тяжелого жилищного положения. За четыре года индустриализации население городов возросло с 28 до 40 миллионов. А жилье в те годы строили мало.
Мои родители, приехавшие в Москву из голодающей рязанской губернии, рассказывали, с каким трудом им удалось найти на Сивцевом Вражке заваленный мусором, глубокий, заброшенный подвал. Своими руками они расчистили его, привели в более или менее жилой вид и поселились там — дети, старики, взрослые. Потом подвал начали «уплотнять». До сих пор с комком в горле вспоминаю мастерового-сапожника, жившего с женой и четырьмя детьми в углу под лестницей, в отгороженной фанерой каморке без окна, лампочку на грязном шнуре, под которой он с утра до вечера тачал обувь. Умер он, нетрудно догадаться, от водки и туберкулеза. Соседом нам был и рассудительный семейный милиционер, увезенный в одну из ночей в гремящем с лопнувшей рессорой «воронке». Это была реальная жизнь, о которой все знали, но никто громко не говорил.
С середины тридцатых годов, а точнее, с начала стахановского движения, запускается широчайшая по своим масштабам кампания выковывания «нового человека». В сущности своей этот процесс был частью фальсификации истории, предпринятой Сталиным. Для «новой истории» требовалась и новая аудитория. Требовался «новый человек». Ускорить эволюцию сталинская «наука» была неспособна. Оставалось одно — нарисовать этого «нового человека». Были призваны художники, скульпторы, «инженеры человеческих душ». Честные художники, такие, как Булгаков, Зощенко, Платонов, пытались возражать, показывая, по возможности с улыбкой, истинную цену мифа о новой человеческой породе. Помните в «Мастере и Маргарите»?
«— Ну, что же, — задумчиво отозвался Воланд, — они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»