Они не гости, напомнила она себе.
Обернувшись, Елена увидела, как Теобальдо Монтикола снова улыбнулся ее поступку, и собственный жест сразу показался ей мелочным. Этот мужчина сознает, как он красив, подумала она. Его волосы, длинные сзади, были коротко подстрижены спереди и открывали высокий лоб над прямым носом, который обычно называют родианским, как у тех статуй, которые остались после Древних. Его темные глаза сверкали. Он ее пугал, Елена была готова признаться в этом себе. У нее возникало чувство, что его нынешняя учтивость, самообладание – лишь нечто поверхностное, то, что легко может исчезнуть. Когда он подошел, чтобы взять чашку, она отодвинулась в сторону. Монтикола взял и вторую тоже и подал ее д’Акорси.
– Это ты ловко придумал, насчет шести человек, – сказал он. – Умная ловушка.
Фолько кивнул:
– В последние полгода были два-три случая, которые заставили меня задуматься. Кто она?
– Моя шпионка? Незначительная персона. Она мертва?
– Умрет, когда моя госпожа узнает о ней. После допроса, который проведут в присутствии священнослужителей, чтобы они его записали.
– Допрос. Сомневаюсь, что к ней будут добры. Риполи не любят, когда их обманывают, правда?
– Никто из нас этого не любит. Даже члены семьи Монтикола. И даже твой отец был недоволен твоей матерью.
Высокий мужчина застыл. Эту историю Елена знала. Все знали. Дядя Монтиколы и его мать: они были убиты, когда их застали вместе.
Еще один звук в ночи. Крик. Но крик не животного.
– Трое, – произнес Фолько д’Акорси, теперь его голос звучал жестко. – За того, кто был мне дорог.
– А, – сказал его собеседник. – Он был тебе дорог? Это совсем другое дело!
– Я могу убить шестерых, – сказал Фолько.
Он говорил серьезно, Елена видела. Этот человек, подумала она, тоже внушает ужас. Своим уродством, своей физической силой, своей холодной волей и умом. Трудно было бы выбрать, кто из этих двоих служит добру, а кто – нет.
Каждый из них служит лишь самому себе, подумала Елена.
– Ты не убьешь шестерых, – сказал Монтикола. – Это идет вразрез со всем, чему тебя учили. Что, если об этом услышит Гуарино?
Фолько д’Акорси отпил из чашки, не торопясь с ответом. Елена вдруг поняла, что ждет его ответа, затаив дыхание.
Наконец он произнес:
– Хорошо. Вот в каком мы положении, и вот что я предлагаю. Мы оба уедем отсюда сегодня ночью. Я прикажу своим людям отпустить твоих.
– Очень мило с твоей стороны. Но сначала выслушай меня, и – ах, да – Зверь в Милазии мертв?
Миг на раздумья.
– Ты бы все равно узнал к утру, поэтому… да, он мертв.
– Как печально. Набожный человек, любимец Бога. Его будут оплакивать многие. И кто знает, что теперь там может произойти?
– Действительно, кто? Только Джад.
– А! Ну, что касается этого, Джад также знает вот что: Фолько, ты не продвинешься в Милазию, шагу не сделаешь в этом направлении – в моем направлении. Если отправишь на юг хотя бы десяток людей, я узнаю об этом и расскажу всем, что именно Адрия Риполи убила Уберто по твоему приказу.
– И тебе поверят? Хоть на миг?
– Думаю, да, если я представлю Верховному патриарху и Священному Императору джаддитов свидетельство того, как он умер, опишу девушку и расскажу, какое она имеет отношение к тебе и к твоей госпоже супруге. А также сообщу о том, что некий выходец из Эспераньи, имеющий определенную репутацию, поступил к тебе на службу.
– А, этот. Твоя шпионка и о нем рассказала?
Фолько старался выглядеть невозмутимым, но Елена видела, что сказанное стало для него неожиданностью, и неожиданностью неприятной.
– Я терпеть не могу яда, знаешь ли, – сказал Монтикола.
– Ты и сам его использовал прежде.
– Использовал. И все равно терпеть не могу. И скажу, что никогда не послал бы девушку – эту девушку – на такое опасное дело. Разве она столь мало значит для тебя? Разве она – всего лишь охотничий сокол и не более?
– Она моя племянница. Она…
– Твоя жена хоть знает, зачем ты ее сюда отправил?
Воцарилось молчание. Монтикола рассмеялся.
– Фолько, тебе нравится считать, что ты добродетелен, а я – нет. Это ложь. Такая же, как количество твоих людей сегодня ночью.
– Не такая же, нет.
– Да, именно такая! Ты лжешь миру – и себе. Ты уже давно так поступаешь, и мы знаем самую большую ложь. Твою и твоего отца…
– Не говори о…
– Я буду говорить обо всем, о чем захочу, д’Акорси. По крайней мере, я честно говорю о том, что буду делать и чего не буду. Возвращайся домой и хорошенько подумай об этом. Посоветуйся с философом. Или… – Монтикола снова улыбнулся, показав хорошие зубы. – Или мы могли бы зажечь факелы и сражаться на этом дворе, пока один из нас не умрет. А наши люди были бы свидетелями. Никто из власть имущих не смог бы возразить против этого. Подозреваю, что им это даже понравилось бы.