Неумолкающий гул ненадолго затих, и Генри расслышал шорох юбки Пенелопы, когда та заерзала на стуле. Она внимательно слушала, что он ответит. Генри подумал о Диане и о том, как невыносимо не знать, чем она занята, после всех этих долгих часов, проведенных вместе. Холланды тоже должны были получить приглашение на этот прием, но Генри тщетно искал возлюбленную глазами и в конце концов решил, что мать запретила Диане показываться в обществе.
— И как прикажете ответить на подобный вопрос? — раздраженно отозвался он.
— Конечно, нет, да и могло ли быть иначе? — выдохнула Пенелопа. Её характер и так не отличался излишним добродушием, но прозвучавшим сейчас в её голосе сарказмом можно было бы покалечить. — Вы же видите как он загорел, плавая там на яхтах, а от этого занятия любому не захочется отказываться.
— На… яхтах? — Журналист потупил взгляд, словно и его смутил этот тон, и он надеялся, что больше никого так не разочаровали. Ему явно хотелось услышать другой рассказ.
— Генри просто немного нервничает после месяцев службы, — мягким, но повелительным голосом вмешался старший Шунмейкер. — Как и его жена.
Газетчик почтительно кивнул и поспешил прочь.
Старик наклонился к уху сына и прошипел:
— Пригласи жену на танец.
— Но она только что… — запротестовал Генри.
— Она просто сердится, — вполголоса просветил сына Уильям. — Женщины всегда так делают. Пригласи её потанцевать, и она скоро забудет о пустяке, из-за которого вы пререкались.
Генри закрыл глаза и пожалел, что уехал с Кубы. Теперь он понимал, что они с Дианой могли бы убежать и до сих пор оставались бы на свободе. Позволив полковнику отправить их обратно, он совершил ошибку, колоссальную ошибку. Генри во многом просчитался: следовало бы выказывать полковнику большее расположение, упорнее пытаться уговорить его не отправлять влюбленных домой. Не следовало упускать Диану из виду, не нужно было возвращаться в особняк Шунмейкеров, как трусливый пес, который возвращается к суровому хозяину, когда не знает, куда ещё пойти. А теперь ему приходилось со смешанными чувствами играть навязанную отцом и Пенелопой роль.
— Давай, — продолжил отец, сменив тон с ободряющего на настойчивый.
Генри попытался напомнить себе, что провоцирование Пенелопы, каким бы заманчивым оно ни казалось, не имело смысла, и пока он рядом с женой, то должен защищать свою дорогую Диану и не злить Пенелопу лишний раз.
— Пенни… — начал он, поднимаясь, чтобы предложить жене руку, но Пенелопа действовала быстро и очевидно желала обидеть его. Она вытянула ногу вперед, Генри споткнулся и неуклюже зашатался. Если бы он не успел схватиться за спинку её стула, то точно повалился бы ничком. Генри состроил отцу гримасу, словно надеясь, что старик внезапно поймет весь парадокс ситуации, но выражение лица старшего Шунмейкера давало понять, что отступать он не велит.
Генри провел рукой по напомаженным волосам, приглаживая их, словно надеясь, что напоминание о его изумительной внешности изгладит из памяти неприятную сцену. Он попытался вспомнить, как удачно когда-то заставил Пенелопу охотиться за ним.
— Миссис Шунмейкер, — снова процедил он сквозь сжатые зубы, хотя и сам удивился прозвучавшей в голосе враждебности. — Позвольте вас пригласить?
Она отстранилась, уперлась подбородком в ладонь и окинула взглядом бальную залу, притворяясь, что не услышала его слов.
Генри наклонился к ней и тихо, но — он надеялся — с нажимом сказал:
— Я твой муж. И хочу с тобой потанцевать.
Пенелопа с ненавистью развернулась к нему.
— Ты никогда не пытался изображать из себя примерного мужа, — выплюнула она.
— Ну, — ответил Генри. Гнев жег ему глотку, поэтому он смог сказать лишь это, чтобы не выплеснуть его наружу. — Я никогда и не стремился к этой роли.
Пенелопа сощурилась:
— Может, и нет, но ты поклялся им быть.
— Ты так торопилась загнать меня к алтарю, что едва заметила — я не удосужился произнести добрую половину положенных клятв.
Пенелопа хлопнула по столу.
— И зачем ты тогда вернулся? Просто унизить меня? Или ты думаешь, я настолько глупа, что не заметила, что ты вернулся в Нью-Йорк в один день с малышкой Ди…
— Прекрати, — очень вовремя оборвал её Генри. Если бы имя Дианы сорвалось со столь злого языка, включились бы все защитные инстинкты молодого Шунмейкера, обострившиеся после воссоединения с возлюбленной на Кубе. Мысль о том, что собиралась произнести Пенелопа, привела его в ярость, и он стиснул зубы так, чтобы жена это заметила.