— Ну, да, она значитъ она, полагаю? — отвѣтила сестра. — Я думаю, что никто не скажетъ про миссъ Гавишамъ: онъ. Думаю, что даже и ты на это не способенъ.
— Миссъ Гавишамъ, что живетъ въ городѣ? — спросилъ Джо.
— А развѣ есть другая миссъ Гавишамъ за городомъ? отвѣчала сестра. — Она хочетъ, чтобы этотъ мальчикъ ходилъ къ ней играть. И, конечно, онъ будетъ ходить. И пусть хорошенько играетъ, — прибавила сестра, внушительно кивая головой въ мою сторону:- или я ему задамъ ходу.
Я слышалъ про миссъ Гавишамъ, которая жила въ нашемъ городѣ,- всѣ въ околодкѣ слышали про миссъ Гавишамъ, — страшно богатую и сердитую лэди. которая жила въ большомъ и мрачномъ домѣ, кругомъ запертомъ отъ воровъ, и вела такую жизнь, какъ будто она была въ плѣну.
— Вотъ штука! — проговорилъ Джо въ недоумѣніи. — Дивлюсь, откуда она знаетъ Пипа!
— Дуракъ! — закричала сестра. — Кто сказалъ тебѣ, что она его знаетъ?
— Кто-то говорилъ, — съ прежней вѣжливостью намекнулъ Джо, — что она хочетъ, чтобы онъ ходилъ къ ней играть.
— А развѣ она не могла спросить дядюшку Пэмбльчука, не знаетъ ли онъ мальчика, который бы приходилъ къ ней играть? А развѣ не могъ дядюшка Пэмбльчукъ, который всегда такъ добръ къ намъ и заботливъ (хотя ты и не цѣнишь этого, Джозефъ, прибавила она, тономъ глубокаго упрека, точно онъ былъ самый безчувственный изъ племянниковъ), указать на этого мальчика, который стоитъ тутъ и важничаетъ (торжественно завѣряю, что я не думалъ важничать) и на котораго я всю жизнь работала, какъ негръ на хозяина.
— Славно! — вскричалъ дядюшка Пэмбльчукъ. — Ясно изложено! Превосходно! Тенерь, Джозефъ, вы знаете, въ чемъ дѣло!
— Нѣтъ, Джозефъ, — продолжала сестра съ той же укоризной въ голосѣ, въ то время, какъ Джо съ виноватымъ видомъ водилъ рукой по носу:- ты еще не знаешь, хотя, можетъ быть, и воображаешь, что знаешь, въ чемъ дѣло. Ты не знаешь, что дядюшка Пэмбльчукъ, полагая совершенно основательно, что мальчикъ можетъ составить счастіе своей жизни, приходя къ миссъ Гавишамъ, предложилъ отвезти его съ собой въ городъ въ собственной одноколкѣ; мальчикъ у него переночуетъ, и затѣмъ онъ самолично доставитъ его завтра утромъ къ миссъ Гавишамъ. А я то, Богъ ты мой! — вскричала вдругъ сестра, сбрасывая шляпу въ припадкѣ отчаянія, — стою тутъ и теряю время съ двумя оболтусами, когда дядюшка Пэмбльчукъ дожидается, а лошадь мерзнетъ у дверей, а мальчикъ весь грязный съ головы до пятъ.
Говоря это, она набросилась на меня, какъ орелъ на ягненка; лицо мое было погружено въ лоханку съ водой, а голова подставлена подъ рукомойникъ, и я былъ намыленъ, умытъ, обтертъ полотенцемъ, задерганъ, исщипанъ, исцарапанъ, пока совсѣмъ не одурѣлъ.
Когда мои омовенія были окончены, на меня надѣли чистое бѣлье, крайне жесткое, точно власяницу на юнаго грѣшника, и самое узкое и неловкое платье. Послѣ этого меня предали въ руки м-ра Пэмбльчука, который принялъ меня рѣшительно такъ, какъ еслибы онъ былъ судья, и разразился рѣчью, произнести которую онъ уже давно собирался, — такъ я по крайней мѣрѣ догадывался:
— Мальчикъ, будь благодаренъ всѣмъ своимъ друзьямъ и въ особенности тѣмъ, которые выкормили тебя отъ руки!
— Прощай, Джо!
— Богъ съ тобой, Пипъ, дружище!
Я до сихъ поръ никогда еще не разставался съ Джо, и въ первую минуту, обуреваемый своими чувствами и мыломъ, которое ѣло мнѣ глаза, но видѣлъ даже звѣздъ на небѣ. Но мало-по-малу онѣ засверкали одна за другой, не давая мнѣ однако отвѣта на вопросы: ради чего на свѣтѣ ѣду я играть къ миссъ Гавишамъ и въ какія игры я буду у нея играть?
ГЛАВА VII
Въ восемь часовъ утра м-ръ Пэмбльчукъ и я сѣли завтракать въ пріемной, которая находилась позади его лавки. Я не любилъ общества м-ра Пэмбльчука. Во-первыхъ, потому, что онъ раздѣлялъ мысли моей сестры насчетъ того, что меня слѣдуетъ держать впроголодь, какъ кающагося грѣшника… во-вторыхъ, потому, что онъ давалъ мнѣ какъ можно меньше масла на большой ломоть хлѣба и столько лилъ горячей воды въ мое молоко, что откровеннѣе было бы совсѣмъ не давать молока, а только воду, и, въ-третьихъ, потому, что разговоръ его состоялъ исключительно изъ одной ариѳметики. На вѣжливое пожеланіе ему: «Добраго утра!» онъ напыщенно произнесъ: «Семью девять, мальчикъ?» Ну, могъ ли я отвѣтить, когда меня захватили врасплохъ въ чужомъ домѣ и на голодный желудокъ! Я былъ голоденъ, но прежде, нежели я успѣлъ проглотить кусокъ, онъ началъ душить меня сложеніемъ, и это длилось въ продолженіе всего завтрака. «Семь?» «И четыре?» «И восемь?» «И шесть?» «И два?» «И десять?» И такъ далѣе. Послѣ каждой цыфры я едва успѣвалъ глотнуть молока или разжевать кусокъ хлѣба, какъ за ней слѣдовала новая; а самъ онъ все время сидѣлъ покойно, какъ ни въ немъ не бывало, и ѣлъ за четверыхъ сало съ поджареннымъ хлѣбомъ.