Японца — что отвешивал Степану поклоны, в значение которых тот не проник, — Пиздодуев отбросил сразу: воевать с лягушачьей заразой кишка тонка. Не понравился ему и поджарый англичанин, который не удостоил Степана даже взглядом, высокомерно попыхивая трубкой и переставляя пешку с е2 на е4; одет он был в бамбуковый шлем, под подбородком с веревочкой, клечатую короткую юбку и сапоги альпиниста с шипами на босую бледную ногу. «Оккупант, мародер», — подумал Пиздодуев, что-то неясно припоминая. И был грубо потянут за собственную штанину. «Майн херр, майн херр, — толсторожий румяный немец вытирал большим, как полотенце, платком бычью лиловую шею. — Я сидел дизер шайссе этот сквер второй год, и ни один русский свинья не пришел». Пиздодуев хотел было парировать. «Шмутсиге швайне», — сквозь зубы процедил шваб и с чувством смахнул с доски шахматные фигуры.
Сыркин Мирон Миронович«Вы не повехите, Степан, — услышал Пиздодуев за спиной высокий гортанный голос. — А я вот здесь пхосто сижу и вас поджидаю». Это был стареющий джентльмен в тройке и бабочке. Интеллигентов, несмотря ни на что, несмотря на ту пропасть, которая отделяла его от них, Пиздодуев любил. «Пхошу», — сказал джентльмен, элегантным жестом указав на скамью, и для убедительности немного подвинулся. Незнакомец говорил по-русски картавя и по-особому интонируя. Нечто подобное Пиздодуев уже не раз слышал, но вот где, припомнить не мог.
Озираясь по-волчьи по сторонам и рыская взглядом туда-сюда, Степан скромно присел на краешек, потрогал черного короля, потом помусолил ладью, сложил на коленях руки и очень сбивчиво начал. «Готовится страшное преступление, провокация, — почти беззвучно, не разнимая губ, сказал он, якобы разглядывая носок ботинка. — Мне, кроме вас, господин резидент американской внешней разведки, поди, и пойти-то не к кому, вот как, понимаешь, выходит, вот такие, брат, пироги…» И Пиздодуев быстро скосил на незнакомца. «Что? Евхеи? Опять евхеи? — взвился резидент, повысив голос до визга. „Да вроде бы нет…“ — на всякий случай сказал Степан, хотя вопроса не понял. „Степан, вы мне не довехяете, — с грустью произнес американский шпион. — Ну хохошо… (и он полез во внутренний карман пиджака). Вот мои хефехенции…“ Из вежливости Степан долго изучал бумагу, написанную не по-русски. „Числюсь по ведомству одной заморской дехжавы, — пришел на помощь резидент, — как вы проницательно успели заметить, хотя сам я выходец из Хоссии, Сыхкин Михон Михонович, позвольте пхедставиться“. — „Федот Данетот“, — брякнул от сердца Степан и горячо пожал протянутую ему руку. Мирон Миронович не выразил удивления, слегка поклонился, и они перешли к делу.
Выслушав галиматью про Данетотово, про стихи, про неожиданно свалившуюся на Пиздодуева его, но не его славу, про людей со страшной пустой улыбкой и зеленоватым кожным отливом, про вселенский заговор, предполагаемое убийство, побег и т. п., Сыркин подумал: „Хи из пробэбли крэйзи бат итс гуд ай сопоз“. Подумал он, разумеется, по-английски, потому что никаким Сыркиным не был, а был сыном айовского фермера из предместий Де-Мойна Мата О’Хары, который на протяжении всей своей нелегкой трудовой жизни честно выращивал кукурузу, известную у нас под названием „поп-корн“. Молодой Тим О’Хара-юниор, будучи еще ребенком, понял, что кукуруза не по его части. Да и скучища в Айове была зверская — плантации, сколько глаза хватает, да змейки шоссе.
РазведшколаЧто же делает молодой человек, когда хочет вырваться из заевшей его не его среды? Говно, не вопрос, скажете вы? Нисколько. Это у нас с вами „говно“ — идешь в политики или спортсмены. У них гораздо сложнее — приходится вербоваться в армию, в пожарные или в разведку. В армию Тим идти не хотел, потому что тогда шла война во Вьетнаме, где то и дело гибли такие, как он, простые американские парни. В пожарных был перебор и не брали. Оставалась разведка. Тем более что Тимоти слышал, будто в разведку берут без разбора, даже глухих идиотов. Но идиотом он не был и в айовской разведшколе обнаружил способности к языкам. Он свободно заговорил по-португальски, японски, немецки, фински, словацки, не говоря о языках кетчуа и гуарани, а также заговорил на своем родном языке, английском, до того связно и логично, что, когда приехал в Де-Мойн на побывку и пошел в местный бар выпить пива, бармен из сказанного ему ни слова не понял и налил Тимоти наугад.