«Мой бывший жених, он тоже из наших, то есть у него тоже есть свой папа. Понимаете?» — «У него тоже воздушный шар?» — с иронией спросил Бальзамир. «Не надо, — сказала она, — я ведь серьезно… Так вот… Решили мы пожениться, то есть наши папа так решили. Но вышла заминка, вы не поверите, потому что жених мой сказал, что позиционирует себя как некрофил. Сказал, что столько всего перепробовал, что был прямо в отчаянии. Понимаете? Ну, как человек, который, пресытившись, остается голодным». — «Простите, не понимаю», — проговорил Бальзамир и провел пергаментным пальцем по ее бледным губам. «Ну как же, — заторопилась она. — И вот тогда, его папа, сжалившись, принес ему труп. И говорит: на вот, попробуй. Понимаете, и так началось. А потом, когда нас помолвили, жених говорит, так и быть, говорит, но только чтобы как чушка была мертва, чтобы не пикнула. То есть закопать, говорит, ее перед свадьбой, а я через день ее откопаю и конкретно в гробу с ней в церковь поеду. Но, говорит, вы все по понятиям так обставьте, чтобы она прежде времени не очухалась, а то не бывать нашей свадьбе. Я, говорит моему папа, без базара, жениться могу только на мертвой, а потом поглядим, может, так и останется…» Бальзамир окунул пятерню в ее мягкие волосы: «Какой вздор, сударыня…» Она с готовностью закивала и затараторила еще быстрее: «И понимаете, мне тогда это очень-очень понравилось. Так интересно, так необычно. Настоящая жизнь, понимаете? Ради любви можно на все — хоть бы и в землю сырую. Таких чувств больше нет. А мне захотелось! Всем показать — и папа! Вы Джульетту читали?» — «Там про другое», — сказал Бальзамир и осторожно потрогал ямочку на ее тонкой шее. «Папа, конечно, сначала был против, но я заперлась в своей комнате и никого не пускала. Он очень расстраивался. Всю ночь спал под моей дверью, свернувшись калачиком. А утром проснулся и говорит, что идея, в принципе, ему светит, что сон ему был. Вышел на нужных людей по связям из морга, а те всяким бизнесом заправляют — и мертвыми, и живыми. Пришли, говорят: это можно легко, вы только не беспокойтесь, папаша, смело башляйте. Гроб, говорят, под землей держите, крышку и в церкви не открывайте, только под занавес, после венчания, а то оклимается раньше срока, а репутации нашей — урон, получится несолидно. И вдруг мне так страшно стало! Вы не поверите! Но тут уж папа ни за что на попятную не идет и уламывает, говорит, узнавал — это у наших сейчас в ходу, говорит, что прикольно, хлопнул стакан — и адье… кто от долгов в ямы уходит или от жен… а потом в другом месте наружу всплывают… даже убийц, говорит, под землю так прячут, чтобы снова потом их использовать, а мы, говорит, нашей загробной свадьбой вообще новую эру в бизнесе открываем, я, говорит, и о скидке уже сговорился, как первопроходец…
Я билась, визжала, по этажам бегала. А один другому кричит: „Сними ее выстрелом, зафиксируй“. А другой: „Это надо с папашей обговорить, я за стрельбу по живой мишени сверху беру“. В общем… дальше вы знаете. Вы ведь случайно меня откопали? Вы мужика, по идее, откапывали? Я, как проснулась, все слышала. А те спозаранку припрутся, а могила пустая! Вот здорово! Вы же не закопаете меня обратно? Ваш приятель так злился, что на меня напоролись…» — «Даже если погаснут звезды и умрет луна…» — медленно, с растяжкой произнес Бальзамир, но тут в каморку ввалился его напарник, весь в мыле. «Аааа! Ты все с трупом лясы точишь, — заорал он, — а там беда! Нету там твоего Пиздодуева!» — «… я все равно буду любить тебя…» — не обратив внимания на Воскового, проговорил Бальзамир и, прикоснувшись к ее руке, в смущении улыбнулся. «Из наших, Секретарь говорит, только новый Пытающий, а из чужих — один Сыркин. А Пиздодуев не появлялся!» — «… даже если истлеет кошачья кожа на моей лютне, я все равно стану…» — «Ты спятил! — завопил пуще прежнего Восковой, выдирая жидкие волосенки. — Власть из-под ног уходит! Просрем! В последний момент — и просрем!!!» А Бальзамир продолжал, не отводя от Нее взгляда (хотя какой уж теперь Баль-замир? Назовем его просто Он): «Впрочем, это так, баловство, сударыня, мои досужие переводы из японской поэзии… Хотите, я вам еще почитаю?»
Когда Восковой несся по длинному коридору, ломясь в открытые двери и поднимая по тревоге испуганную братву, до него все еще доносилось: «Даже если не зацветет белая вишня… если иссякнет колодец… и догорающее в предсмертном огне солнце не дотянется до небес… если опустошатся сердца и будут сосчитаны все песчинки на дне океана… мои глаза, видевшие все на свете, все равно вернутся к тебе…»
Паника и атас