Он и Она жили долго и счастливо. А потом Она умерла. А Он остался. И продолжал любить Ее, хотя давно уже не было звезд и померкла луна. Когда же совсем стало невмоготу, Он воздел руки и слезно взмолился, и Ему, как всякому человеку, была дарована смерть.
Что же касается лягушатников, то те никуда не делись, но, потеряв ведомого, затерялись в толпе, временно рассеялись, что ли. Сидят по разным мелким учреждениям и терпеливо — о, вы не знаете, как они терпеливы! — и терпеливо ждут. Говорят, какой-то новый, из Перепончатых, появился уже на Москве и рыскает в поисках своего войска.
Если же вы спросите про восставший было народ — то есть: что же народ? — так это самая большая тайна и есть. И, коли быть до конца честной, ей-богу, положа руку на сердце, просто не знаю.
Она перевернула последнюю страницу, закрыла книжку и швырнула ее на пол. Опять поднялась пыль, затуманив всю комнату. Пыль — цена жизни. Не в смысле что жизнь ничего не стоит, а что расплачиваться приходится пылью. Кстати, у паука, пока наша героиня читала, родились паучата. Штук тридцать. Паучихи нигде не видно — вероятно, в бегах, эмансипированная, поэтому паук вскармливает паучат сам, как может. Он снует по пустой паутине, кидается из конца в конец, заламывая в отчаянии ноги. Но это всего лишь предположение — относительно паучат. Кто его знает, родились ли они? А если даже и родились, то еще слишком малы, чтобы быть отличимыми от пылинок, плавающих по комнате. Поэтому наша героиня лежит, боясь двинуться, чтобы малышей случайно не покалечить и чтобы отцу-пауку было кому наследство бесценное передать. Впрочем, смешно, зачем молодым старая засиженная паутина?
Так героиня думала, лежа на боку, на манер поздних полотен Рубенса, подложив руку под голову. Сон к ней не шел, и она обреченно вздохнула. Потянулась к тумбочке, взяла ручку, блокнот, перевернулась на спину и принялась писать:
ЗАПИСКИВ порядке особой милости мне позволили остаться при нем до конца. А пришли они за ним ровно в пять. Их было трое, один из них, видимо, главный, поднес запястье к глазам и так стоял, подрагивая коленями в такт секундной стрелке часов. «Ну вот и пора», — сказал он. И тогда двое бритоголовых, вцепившись в воротничок, сорвали рубашку с моего мужа и накинули на него балахон из холста, что выглядело комично, так как он, голый и беззащитный, стоял перед ними, подняв руки, будто сдаваясь. Эта ритуальная суета длилась долю секунды, но именно в силу последней стыдливой поспешности была нужна, просто необходима, так как свидетельствовала о начале конца; человек одним махом терял все «свойства» и «признаки», превращался в оболочку с жилами и костями, переходящую в их полное распоряжение. Из-за опухших ступней не удалось натянуть тапочки, и мой «бывший муж» так и отправился — босиком.
Двое цепко схватили его под локти; третий держался чуть позади, поодаль. «Оставьте, я сам», — сказал им ведомый, и они тут же отстали. Коридор был серый и длинный, длиною в бетонное здание, с бетонным же, вместо пола, покрытием и высоченным недосягаемым потолком с тусклыми лампами в металлических переплетах.
Я же бежала за ними и, как в дурном сне, никак не могла их догнать; третий, не оборачиваясь, сделал мне знак рукой, чтобы я держалась на расстоянии.
Мой бывший муж заговорил о меню своего вечернего — хотя в силу некоторых обстоятельств — скорее ночного ужина, но сопровождавшие его молчали.
Едва процессия достигла стальной двери, как створки с поспешностью растворились и, впустив всю компанию, принялись медленно, с похоронной торжественностью захлопываться. Раздался странный щелчок — и все было кончено. Я осела на бетонный шершавый пол, лбом к этим волшебным скрижалям смерти. Ну так что же теперь, господа, прикажете делать?
Она отложила ручку; поморщившись, посмотрела на исписанные листки и задумалась. Она не вставала уже несколько дней и даже успела привыкнуть к этому новому состоянию, отменившему все, что с ней случилось, как никогда не бывшее. Так и лежала, нечесаная и немытая, уставившись в потолок. Сначала на потолке ничего не было, а потом там начали появляться разрозненные слова, которые пристраивались друг к другу, составляя фразы, а фразы складывались в абзацы, ну, и так далее. Она не глядя нащупала ручку и сомнамбулически принялась быстро строчить, словно за кем-то записывая:
ЗАПИСКИ (продолжение)