За несколько лет моего вынужденного затворничества он здорово сдал — и скуксился, и обрюзг. У него появилась шаркающая походка и не актерская, но старческая жеманность. Увы, слава изнашивается. Он сидит развалясь в нашем синем салоне — нога на ногу. Посидел, сменил позу — колени пошли враскорячку. Посидел и снова сменил — носки-пятки врозь, ляжки и икры вместе. Сидит, будто пришел ни за чем, просто так покалякать. «Дитя мое, вы помните последнюю нашу встречу на — простите, запамятовал — на каком-то приеме? Вы были тогда совсем девочка, тонконогая, с двумя тоненькими косичками, такая чистая, такая наивная и вдруг — ваше дикое „предложение“, озорница вы этакая! (он прыскает слюной в кулак)! И я — именитый актер, не в юношеских летах, в зените славы и хвалы, старый морской волк, а растерялся, вы не поверите, как мальчишка, такая странная неожиданность, да тут еще ваша святой памяти мама со своим негритянским…» — «Мне все это известно, — прерываю слюнопускание, — что дальше?» Мой визави вылупливает слезящиеся от страха глаза. Пан или пропал, думает он. «Дальше? Вы спрашиваете — дальше… Ну что ж, жизнь шла, с кем-то сводила, кого-то решительно отвергала, но осмысляло мой путь только одно — воспоминание о нашей встрече… Я перемалывал ее тысячи раз и тысячи раз переигрывал по-другому, я был вашим рыцарем, вашим рабом, вашим Отелло, о! кем только „вашим“ я не был! Я убивал вас, я воскрешал вас, я вас лелеял. Но всегда — слышите ли вы это? — всегда я желал вас. Вот вам исповедь старого дурака. И довольно». — «Что ж, коли так, мой друг, то извольте — мое „предложение“ в силе, ведь до сих пор я — девица», — не моргнув, нагло уставившись на него, говорю я. Его глаза, державшиеся на соплях, вываливаются из орбит и болтаются вверх и вниз, как раскидайчики на веревочках. Во всяком случае, я так это вижу. «Ну, зачем вы, не надо, — он не справляется с дрожью в коленях. — Вы убиваете последнее, что у меня осталось, вы убиваете вас…» Я звоню в мамин серебряный колокольчик, чтобы его проводили. Он уходит, наклонившись вперед и работая нераспрямляемыми согнутыми коленями. Он уходит едва-едва, совсем медленно, до такой степени медленно, что когда через час я поднимаю глаза, он все еще не ушел. И даже теперь, по прошествии стольких лет, я вижу, как он уходит. О, если бы за все эти годы он хоть раз обернулся, мне многое бы было отпущено. Ну что ж, одним словом —
ОтъездПосетители и женихи — дети благонравных опекунов и те, возникшие из ниоткуда, — смертельно мне надоели. Я больше не принимаю и собираюсь в дорогу. Увы, я уезжаю. «Уехать — значит немножечко умереть», странно, не правда ли? Бывшие опекуны в злобе — сколько сил на меня угрохано, сколько других оказий пропущено, а тут — мои клятвы и обещания летят с горки посуху. А в чем меня обвинять? На что сетовать? Это не сказка про Турандот, и головы отвергнутых сыновей не катятся по полу, удивленно подпрыгивая. Так ли, иначе, но, распродав не нужные мне активы, я уплываю вместе с папиным состоянием. Конечно, перед отъездом я бы хотела сказать вам что-нибудь утешительное, что, например, немец-учитель и моя престарелая тетка встретились и полюбили друг друга, но этого не произошло. Учитель бесславно отбыл в Германию, прихватив мой телескоп. При случае оказалось, что хваленая бюргер-мама умерла совсем молодой, когда учитель был мальчиком, поэтому общение немца с матерью «через звезды» имело реальный смысл, и утверждать, что он тогда уже сбрендил, я не решаюсь. Что же касается моей тетки, то та, ввиду отсутствия любви и смерти, вдруг взяла да и тронулась, попав в один специальный дом. За теткино пребывание в этой обители скорби плачу я. У тетки отдельная комната. Там хорошо кормят и есть большой парк. Во всяком случае, как мне известно, тетка о’кей и не жалуется.
НещадовИ вот я живу в Нещадове, в доме бабки Прасковьи, как завещал в последнем письме дед Андрей, скоро пять лет. Живу уединенно и почти что безвылазно, не считая автомобильных прогулок в окрестные поля да леса, а также кратких отлучек на маленьком самолете в районный центр за покупками. Впрочем, летаю все реже, ибо мои желания пришли в полное соответствие с элементарными нуждами, для удовлетворения которых в Нещадове имеется все. Я даже не понимаю, зачем люди мотаются в центр, — чего не хватает им здесь для повседневной жизни?
Почта доходит до нашего городка с перебоями, в зависимости от кондиции дороги до Нежопова-Недоклюева (упомянутый выше райцентр). Телефонных проводов сюда пока что не провели вследствие топких болот, подходящих к Нещадову с юга, непроходимых чащоб, окружающих его с севера, а также по причине отсутствия оных с запада и востока. Разумеется, мои люди наладили связь с большой землей через висящий спутник, но я этой связью не пользуюсь — ведь позвонить на тот свет я все равно не могу, а на этот мне пока незачем.