Мимо прошел молоденький полицейский, поигрывая дубинкой. Внешне он смахивал на итальянца. Я стал вспоминать, по какой причине не стал сдавать экзамены на полицейского. Наверное, по причине возраста. Он бросил на меня спокойный взгляд, и я понял, что он подумал: какого черта тут ошивается этот негр? Вот только он подумал не «негр», а… Если бы не моя шикарная одежда, он, скорее всего, спросил бы.
Я выкурил еще одну трубку, размышляя о Сивилле и пытаясь прояснить свои мысли о ней, о нас. Был уже восьмой час, и я устал стоять как истукан. Мне не обязательно было торчать здесь, я мог ждать Томаса и у его дома, однако мне хотелось узнать о нем как можно больше. Полицейский возвращался. Он подошел ко мне и как бы невзначай произнес:
— Холодновато будет ночью…
— Да, похоже на то, — ответил я и внутренне сжался — по привычке. Мне очень не хотелось светить своим удостоверением.
— Ждете кого?
Я кивнул.
— Вы, наверное, не здешний — тут недалеко есть круглосуточный бар, там можно погреться.
Я сразу успокоился.
— Спасибо. Я жду приятеля — он учится в этом училище.
— Они заканчивают не раньше восьми. Слесарное училище. Неплохое ремесло.
— Тогда, пожалуй, надо сходить выпить кофейку. Спасибо, инспектор.
В окне кафешки горел печальный свет — вот почему я раньше ее не заметил, а за стойкой стоял еще более печальный старик подавальщик. Все его лицо избороздили морщины, зато на куполообразной лысой голове кожа была натянута, как на барабане. Я сел на ближайший табурет и заказал кусок пирога и кофе. Пирог оказался домашней выпечки, поэтому я еще взял и фирменное блюдо — поджарку — и она тоже оказалась изумительной. Сквозь грязное окно я видел подъезд ремесленного училища. Выпив вторую чашку кофе, я расплатился со стариком и купил вечернюю газету. Лошадка мисс Роббенс не выиграла заезд. И моя тоже.
Детектив я оказался ни к черту. Пока я листал газетенку, занятия в училище закончились и из здания вышел Томас вместе с семью парнями. Громко разговаривая, они направились прямехонько в эту самую кафешку. Мне меньше всего хотелось, чтобы он меня здесь увидел, но времени убраться отсюда уже не было. Я заказал третью чашку кофе и углубился в чтение газеты. Они ввалились в кафе и набросились на старика с расспросами и подколками, а Томас отправился в сортир. Когда он вышел оттуда, в кафе оставался единственный свободный табурет — естественно, рядом со мной.
Но он не сел, а встал за спиной одного из приятелей и заказал пирог с кофе. В тусклом зеркале над стойкой я увидел, как один из студентов, осклабившись, обратился к нему:
— В чем дело, Татт? Сядь, неуемный ты наш.
— Да не боись, я сяду, сяду, — ответил Татт-Томас, по-южному растягивая слова.
Я сам знаю, что с моими плечищами мне лучше на табурет у стойки бара не садиться. Ему пришлось протискиваться на свободное место с превеликим трудом. Освобождая ему пространство, я постарался как можно дальше отклониться вбок, и ни слова не сказал, когда он, садясь на табурет, ткнул меня в плечо, по-моему, сильнее, чем было нужно.
Но все равно он сидел стиснутый с обеих сторон и едва мог поднести ложку ко рту. Он бурчал себе под нос, правда, довольно громко, что-то насчет того, что «…от них уже совсем житья нет…» — и его сосед справа, парень с громовым голосом, стал к нему прикалываться: «Что это ты ничего не ешь, Неуемный, никак аппетит потерял?» Я не отрывал лица от газеты, стараясь не обращать на них внимания, что, наверное, только раззадорило их. В конце концов Томас пролил на себя кофе и, потянувшись за салфеткой, сильно ткнул меня под ребра и презрительно прошипел:
— Там, откуда я родом, такого не бывает!
В кафешке наступила тишина, а я посмотрел на него поверх газеты. Тут он зачерпнул ложку кофе и под одобрительное подмигивание остальных оболтусов как бы случайно вылил мне все на рукав.
Было бы хуже, если бы я ничего не предпринял, поэтому я встал и, с силой оттолкнув его на соседа, заметил:
— Успокойся, парень, сейчас-то ты на Севере и давно уже босиком не бегаешь.
Я вел себя глупейшим образом, но просто мне было невмоготу сдержаться. Если бы начался скандал и они позвали того полицейского, мне пришлось бы показать свой жетон — и конец моей работе. Лучше всего мне было просто повернуться и уйти.