Но бросив всего один взгляд на командира Рипа, я понимаю, что он-то как раз и будет сражаться. Он будет сражаться, и Орея проиграет.
Возможно, минуло несколько сотен лет с тех пор, как разделились Орея и Эннвин – царство фейри, но даже я потрясена тем, что никто не знает, никто не видит, что он такое на самом деле, тогда как для меня это было сразу же очевидно.
По напряженному взгляду Рипа я понимаю, что не единственная, у кого голова идет кругом. Мы молча изучаем друг друга, давая оценку, анализируя, обдумывая.
Меня снедает любопытство, как сносит ветер растение без корней. Как же очутился здесь командир Рип, в чем заключается его цель? Неужели он всего лишь наемный сторожевой пес короля Ревингера, которого тот спустил с поводка и разрешил скалить зубы и рычать на врагов? Или же у него иные намерения?
Он проводит по моему телу оценивающим взглядом, а я сижу в карете и вижу, как он мысленно делает заметки. Мне требуется все самообладание, чтобы не поерзать, не съежиться под его пристальным взором.
Его взгляд цепляется за мою опухшую щеку и разбитую губу, а потом опускается на помятые ленты, разметавшиеся по карете. Мне не нравится его заинтересованность. Каждый раз, как он смотрит на них, мне хочется спрятать ленты. Если бы им не было так больно, я бы обернула их вокруг тела и скрыла от чужих глаз.
Когда он все же заканчивает меня оценивать, то смотрит в глаза своим черным взглядом. Я замираю, готовая к тому, что он вытащит меня из кареты, станет выкрикивать приказы или угрозы, но командир просто продолжает глядеть, словно чего-то ждет.
Если он ожидает, что я сломаюсь, примусь умолять или плакать, то напрасно. Я не сдамся под его пронизывающим взглядом и не рассыплюсь от его режущего слух молчания. Я просижу тут всю ночь, если потребуется.
Как на зло, мой желудок не такой упрямый, как я, потому что он тотчас издает неприемлемо громкое рычание.
Услышав, командир прищуривает глаза, словно это нанесло ему личное оскорбление.
– Ты голодна.
Не будь я в таком диком ужасе, закатила бы глаза.
– Конечно, голодна. Я просидела в этой карете целый день, да и Красные бандиты в плену нас точно не угощали роскошными блюдами.
Если его и удивляет презрение в моем тоне, то он этого не показывает.
– А Золотая пташка-то может и заклевать, – бормочет он и опускает взор на перья на рукаве моего пальто.
Услышав прозвище, я в негодовании скрежещу зубами.
Есть в нем что-то. Или, может, после пережитого ужаса что-то изменилось во мне. Какова бы ни была причина, будь то обстоятельства или конфликт двух миров, среди всех эмоций начинает превалировать гнев. Я пытаюсь подавить его, как пружину в мышеловке, но он не хочет оседать.
Я должна оставаться спокойной, непоколебимой. Мне нужно быть камнем посреди стремительного потока. Теперь я в самой гуще событий, более уязвима, чем раньше, и не могу позволить, чтобы меня снесло течением.
Командир наклоняет голову.
– Ты останешься в той палатке, – говорит он и показывает рукой налево. – Тебе принесут еду и воду. Отхожее место находится на западной окраине лагеря.
Я жду еще распоряжений или угроз, или насильственных действий, но напрасно.
– И это все? – недоверчиво уточняю я.
Он наклоняет голову, этим движением снова напомнив мне истинного фейри, и я мельком замечаю блеск самого высокого шипа между его лопатками.
– А ты чего ждала?
Я подозрительно щурюсь.
– Ты самый грозный армейский командир во всей Орее. И я не жду, что ты станешь вести себя иначе, противореча своей репутации.
Стоит этим словам вылететь из моего рта, как командир наклоняется, упираясь руками в раму кареты, и выставляет напоказ зловещие шипы на предплечьях. Бледно-серые переливающиеся чешуйки на его скулах сверкают, как блестящее лезвие серебряного клинка, что уже можно счесть предупреждением.
Я задыхаюсь на вдохе, который застревает в груди, словно облепивший горло сироп.
– Поскольку тебе уже, похоже, известна репутация человека, под надзором которого ты оказалась, я не стану тратить твое время понапрасну и пускаться в объяснения, – говорит Рип низким голосом, в каждом слове сквозит леденящая кровь нотка. – Ты кажешься умной женщиной, поэтому не стоит напоминать, что уйти ты не можешь. Ты замерзнешь до смерти, и я все равно тебя найду.
Сердце рвется из груди: его обещание можно счесть и угрозой.
Я тебя найду.
И найдут меня не его солдаты, а он сам. Не сомневаюсь, что он обыщет всю Пустошь и выследит меня, если я попытаюсь сбежать. Он и впрямь бы меня нашел. Ну что за удача!