Не выдержав, Меркулов оглянулся. На четвертом этаже, впервые за долгие годы, зияло пустотой родное окно. Первый подъезд горел, густой дым валил с чердака.
Меркулов вытер глаза, повернулся и пошел, стараясь смотреть только под ноги. Грязный асфальт с остатками снега был усеян блестящими осколками и ветками деревьев. И все на глазах покрывали чёрные хлопья.
На углу Анисимовской Меркулов остановился и глянул направо. За дымом было видно, как из подвала выходят люди. Вокруг толпились собаки.
Может догнать? Еще не поздно — каких-то тридцать метров. Вместе легче.
Ноги сами двинулись в спасительную сторону.
Что он делает? Нет, это не он — это мозг, это подсознание… Эволюция.… Миллионы лет… Им лучше знать. Родители.… Но ведь семья.… Как им одним, ведь в микрорайон можно и не дойти? Кто знает, сколько продлится это затишье? Сыну только тринадцать…
Робким лучиком сверкнула из детства Сунжа. Меркулов остановился.
Плеснула волна, заглушая шум пожаров. Закачалась на волне камера, пытаясь вырваться из-под лёгкого мальчишеского тела.
Меркулов постоял, прислушиваясь к стуку сердца. Глянул последний раз вперёд — фигурки почти скрылись в дыму, повернулся и зашагал в прежнем направлении.
Теперь каждый только за себя, даже друзья. У каждого своя дорога и дай вам Бог удачи!
Первый раз сердце кольнуло у «Океана» — дальше шел с валидолом под языком. Здесь было тише. Разрушений меньше, только провалена крыша Культпросветучилища. Зато через полквартала Меркулов вновь остановился — впереди до самого Военторга сплошные развалины. Какие-то люди ковырялись в груде кирпичей, у дороги росла куча из одеял, кастрюль, чемоданов.
Меркулов свернул к набережной, оставив за спиной гостиницу «Чайка». Миновал практически целый дом с аптекой. На мосту пришлось остановиться — в глазах прыгали мушки, дышалось тяжело.
Оперевшись на решетку ограждения, Меркулов снял рюкзак. Сердце побаливало уже несколько лет — что-то там с левым желудочком и пучком Гиса. Заводской врач настойчиво советовал для начала бросить курить и исключить полностью алкоголь. Курил Меркулов по большим праздникам, а вот алкоголь.…Сначала нужно дойти.
Достав из рюкзака бутылку, Меркулов сделал несколько глотков и стал ждать.
Вдали, за мостами и слева и справа клубился дым. Внизу неутомимо, как всегда, текла Сунжа. Так же она текла и тогда, много-много лет назад, только светило солнце, не было дыма, и город был юн и весел. Так же она будет течь и когда его, Меркулова, здесь уже не будет. Будет течь и когда не будет города.
Боль спряталась, мушки прыгали реже — больше ждать нельзя. Дальше Меркулов шел в каком-то странном состоянии, в голове все смешалось.
Кинотеатр «Космос», оплавленная сфера стекла вместо пивного павильона. Тир и давным-давно исчезнувшие развалины Андреевских бань с вытрезвителем. Бассейн «Садко» и стоящая когда-то на его месте детская мечта — цирк шапито на раскалённом солнцем пустыре. Израненные деревья сквера и цветущие заросли сирени у несуществующей уже лет тридцать каменной львицы.
На Бароновском мосту Меркулов опять остановился — идти дальше не было сил. Опять пришлось стоять, оперевшись на ограду. На мосту не было больше никого. Тишина стояла такая, что было слышно, как о чем-то тихонько рассказывает Сунжа. А тогда на мосту собрался народ, все улыбались, махали руками. И они смеялись в ответ.
Горячая игла пронзила сердце, потемнело в глазах. Меркулов тяжело опустился на грязный асфальт, не успев снять рюкзак.
После празднования Нового года просыпалась огромная, великая, измордованная, равнодушная страна. Далеко на юге, прижатый к горам, притих ошеломленный город. В третьем Микрорайоне, в тесной однокомнатной квартире, уже ни на что не надеясь, всматривались в окно растерянные старики.
В трех кварталах от Бароновского моста, по улице Бутырина, тяжело опираясь на палку, шел грузный, давно не бритый мужчина. Под левой лопаткой пылал огонь, в глазах прыгали темно-красные мошки, где-то сброшен ставший неподъёмным рюкзак. Мужчина не видел ни разбитых зданий, ни остатков деревьев, ни затянутого дымом низкого неба. Перед его взором искрилась нефтяными бликами Сунжа и ласково светило солнце.
И плыли на камерах, и кричали, и смеялись, не в силах сдержать восторг, пять грозненских пацанов.