– А при том, что армия Наполеона проходила через него по пути к Можайску. Стоит Боровок у реки Боровки, на обрывистом берегу. В конце октября, когда подошли французы, подъем от реки к городу покрылся льдом. По нему можно было на коньках кататься. Тогда Боровка была полноводной рекой, и армия оказалась в ловушке: мостов нет, единственный брод ведет к подножью горы, а в гору не подняться. Простояли там французы целый день. Искали другие броды, тронулись в обход, по низкому берегу, а он оказался болотистым. Да еще сверху болото подмерзло, а когда обозы вышли на трясину, ледок стал подламываться, и повозки увязли. Одни целиком утонули, с других французы сами сбросили груз в болото, а оставшиеся расстреляли из пушек. Потом гору взорвали порохом, пробили в ней отлогую дорогу и пошли дальше на Можайск…
– А драгоценности в болоте! – охнула Ирка. – Олег Николаевич! Олегчик Николаевич, неужели их никто не пробовал достать?!
– Многие пробовали. Был, например, такой купец Синеносов, который велел прорыть каналы, чтобы вода из болот ушла в Боровку. А вода потекла в другую сторону, и болота стали озерами… Если интересно, вы расспросите Виталия Романовича, он лучше знает, – будничным тоном заключил старший Блинков и стал снимать рюкзаки с полок. – Давайте собираться. Наша станция следующая.
Озера! Клады на дне! Блинков-младший пожалел, что сейчас зима. А что? Ныряет он отлично… Хотя вряд ли сокровища лежат прямо на дне. Их сначала затянуло в болото, а потом накрыло водой. Они глубоко в толще дна. Но все равно стоило бы понырять в этих озерах. Вдруг под водой совсем недавно пробился родничок и размыл донный ил?! Может быть, прямо сейчас он смыл остатки мути, и в подледном полумраке блеснул ободок золотой чаши? Никто не знает об этом, только глупый сонный окунь тычется губами в похожий на рыбий глаз кровавый рубин…
Блинков-младший хотел переглянуться с Иркой, но ничего не получилось. Она смотрела сквозь него на эту чашу, нет, на сундук, на десять сундуков, так набитых драгоценностями, что лопались почерневшие в воде гнилые доски. Рот у нее был разинут, как будто Ирка показывала свое хозяйство доктору «Ухо-горло-нос».
– Скажи «а-а-а», – поддразнил ее Блинков-младший.
Ирка только дернула плечом. Тогда он бросил ей на колени пластмассовую рвоту.
– Убери, – сквозь зубы потребовала Ирка.
Она не испугалась – уже видела. А папа лицезрел рвоту впервые и ничуть не обрадовался.
– Единственный сын, я не понимаю, что это за игра – в рвоту. Как в нее играть?! – сказал он особым воспитательным голосом. Неизвестно, в чем тут секрет (им владеют одни взрослые), только подростки сразу же тупеют от этого голоса. Их тянет ко сну. Они готовы согласиться с чем угодно, лишь бы их перестали воспитывать.
– Ну, как же! Подложить кому-нибудь… – начал объяснять Блинков-младший, хотя было ясно, что папу не интересуют правила игры в рвоту.
– А смеяться-то когда? Что тут смешного – напакостить человеку?! – перебил старший Блинков.
– Юмор для балбесов, – влезла Ирка. – Он ее выменял у Князя. Нашел себе товарища!
Блинков-младший скатал рвоту трубочкой и засунул в тюк со спальными мешками. Он молчал, чтобы не начинать каникулы со ссоры.
– Мне, например, даром не нужна пластмассовая рвота, – ни к кому специально не обращаясь, заметила Ирка. Когда кто-нибудь сглупил, приятно чувствовать себя умной.
Воспитание продолжалось. Пластмассовая рвота выросла до размеров планетарного бедствия.
– К середине двадцать первого века почти совсем не останется нефти, – сообщил папа. – Пластмасса будет стоить, как слоновая кость. Когда ваши дети узнают, что вы изводили нефть на рвоту, они назовут вас дикарями!
– Меня не назовут. Я в такие игрушки не играю, – отмежевалась от Блинкова-младшего Ирка. – А ее что, из нефти делают?
– Можно из нефти, а можно из газа, – кивнул старший Блинков. – Газ дешевле, но его тоже скоро не останется.
– Конечно, если из него рвоту делать, – подхватила Ирка.
Блинков-младший понял, что они не отстанут, и пообещал:
– Я ее выброшу. И своим детям ничего не скажу.
Папа с Иркой обрадовались, что так быстро и правильно его воспитали. Они сразу почувствовали себя замечательными педагогами.
– Каждый может совершить глупость. Главное, вовремя остановиться, – великодушно заметил папа, а Ирка еще великодушнее поправила:
– Да это не Митькина глупость, а тех, кто такие игрушки делает!
Электричка рассерженно зашипела, и торопливый перестук колес – «бежим-бежим» – сменился неспешным «стоп-стоп… стоп-стоп…».
– Митек, тащи лыжи! – спохватился папа.
Блинков-младший сгреб в охапку все три пары лыж и побежал в тамбур. Странно, что больше никто из пассажиров не выходил в историческом Боровке… Вещей у них было много. Прислонив лыжи к дверям, он хотел вернуться, но увидел, что папа и так справился. Один рюкзак он закинул за спину, второй на грудь, как парашют, а тюк со спальными мешками нес в руке. Ирке остался ее чемодан.
Двери разъехались, и прислоненные лыжи с грохотом посыпались на перрон. Блинков-младший выскочил за ними, стал поднимать и оттаскивать, но не успел. Следом шел тяжелогруженый папа. Ничего не видя под ногами из-за переднего рюкзака, он запутался в лыжах и вывалился. Бросаясь на помощь, Блинков-младший увидел, что Ирка застряла в тамбуре. Ей некуда было сойти – не на папу же.
Угрожающе пшикнули двери. Ирка завизжала. И тогда Блинков-младший совершил решительный поступок, навсегда вошедший в семейную историю. С криком «Прости!» он шагнул на папу и, прежде чем двери захлопнулись, сдернул с подножки Ирку вместе с чемоданом.
Само собой, они (то есть Блинков-младший, Ирка и чемодан) рухнули опять же на папу. Больше было некуда. Весь этот сложный бутерброд расползся и перемешался. Получилась куча-мала, в которой было невозможно разобрать, где люди, где рюкзаки, где чьи руки и ноги, а где лыжи с палками.
Электричка рявкнула и умчалась.
– По-моему, уже можно встать, – невозмутимо заметил снизу старший Блинков.
– Неплохо бы, – согласился младший, – но на мне Ирка.
Ирка поворочалась и спросила:
– А кто же тогда на мне?
– Чемодан, – предположил Блинков-младший. – Спихни его.
– Нет, он мягкий. А вдруг это человек? Кажется, за мной старичок выходил. Эй, гражданин! – позвала Ирка.
Гражданин молчал.
– Не видел я никого, – возразил Блинков-младший. – А если даже и старичок, то чего он разлегся? Спихни, и все!
– Не шевелится, – пожаловалась Ирка. – Ой, у него лицо холодное. Может, он умер с перепугу?! ОЙ-ЁЙ-О-О-ОЙ!!!
Ирка ящерицей выскользнуло из кучи-малы, и ледяное лицо мертвеца уткнулось в шею Блинкову-младшему. Он боялся вздохнуть.
И вдруг стало легче. Мертвец скатился. А ЛИЦО ОСТАЛОСЬ!
– Балбес ты, Митяище, – спокойным голосом сказала Ирка. – Вставай. Это же рвота твоя.
Блинков-младший прихлопнул на шее сползающую рвоту и встал. Точно, она.
– А я уже начал привыкать, – сказал папа, протирая залепленные снегом очки.
Снега на платформе было по колено – чистого, нетронутого, если не считать примятого кучей-малой пятачка. Папа нацепил на нос очки, огляделся и заметил то, на что уже молча смотрели Блинков-младший с Иркой.
Платформа стояла в чистом поле. Вдали синела неровная бахрома леса, а перед ней – кучка садовых домиков. Ни одна тропинка не вела к ним, ни одного дымка не поднималось над крышами. По другую сторону платформы был песчаный карьер с какой-то занесенной снегом машиной. Блинков-младший не сразу понял, что это кабина экскаватора. Стрела с ковшом валялась отдельно.
– Меня интересует только одно, – вздохнул папа. – Почему наша электричка остановилась там, где электрички не останавливаются?!
Глава II
Где папа?