Кроме… Лилиан. И самой Харлин.
Девушка отвернулась, чтобы не выставлять терзавшую ее бурю эмоций напоказ, но ей не удалось скрыть этого от внимания Артура. Она вздрогнула от прикосновения его холодных пальцев к своей руке.
- Это наша последняя встреча? – понизив голос, спросил он то, что так боялась озвучить Харлин. Она сдалась и посмотрела ему прямо в глаза. Сил хватило, только чтобы кивнуть, в горле предательски стоял ком.
- Не печальтесь, милая доктор, - прошептал Артур, слегка поглаживая ее руку, - ваши сеансы были для меня лучиком света в кромешной темноте, в которой я пробуду всю оставшуюся жизнь. Вы стали мне другом. Я очень вам благодарен. Вы такая добрая, красивая и умная. Вам здесь не место…
- Я не могу просто так это оставить, - вырвалось у Харлин, совершенно растрогавшейся от этой речи, - я добьюсь для тебя смягчения приговора. Я напишу… я расскажу всем правду… Все должны узнать…
- Глупая, наивная девочка, - Артур как-то по-отечески потрепал ее по щеке, заставив вздрогнуть от прикосновения, - ты не сможешь одна изменить целый мир.
«Может быть мы сможем сделать это вместе?» - подумала Харлин, но не решилась сказать вслух.
- Тебе придется с этим смириться, - продолжал мужчина, комкая в руках потухшую сигарету, - мне стыдно, что моя нелепая история заставила тебя грустить. Ты много сделала для меня… Ты была добра со мной, как никто никогда не был. Можно попросить тебя о последнем одолжении?
Харлин напряглась, как тугая, до упора натянутая тетива лука или струна, вот-вот готовая со звоном порваться, рассекая невыносимо тяжелый воздух. На мгновение ей показалось, что на губах мужчины скользнуло какое-то подобие улыбки, но она прогнала наваждение – вся эта ситуация совершенно не подходила для подобных эмоций.
Она была благодарна всем возможным богам за то, что все их прощание происходит именно так – исполненное тишины и какой-то удивительной теплоты. Что санитары удивительно спокойно и отчужденно стоят в стороне, не пытаясь вмешаться; что Артура не трясет от ужасного болезненного смеха; что весь мир как будто отступил, подарив им это прекрасное мгновение уюта среди холодных жестоких стен.
- Позволь обнять тебя в последний раз… Простое человеческое объятие – лучше любой терапии.
И даже не дав разрешения вслух, Харлин первая вскочила с места и с готовностью шагнула Артуру на встречу. Хотя его тело было таким пугающе холодным, ее все равно обдало волной жара собственных эмоций. Голова закружилась от нахлынувших чувств и через эту мутную пелену она как во сне ощущала прикосновение его рук к своей спине, тесный контакт с колючими выпирающими костями через тонкую ткань одежды и больничной пижамы. Артур уткнулся лицом в ее волосы, вдыхая их аромат, а она, в свою очередь почувствовала его запах – острый, холодный, отдающий медикаментами и меланхолией.
Нет! Не отпускай меня! Позволь еще немного насладиться этой запретной безумной близостью!
В ее идеальном мире прежде не происходило ничего более прекрасного. Никто никогда в жизни так ее не обнимал – так, как огонь обнимает стены пожираемого им дома; так, как ветер обнимает разрезающую воздух птицу; так, как змея обнимает маленькую мышку, прежде чем та испустит последний вдох и окажется внутри гибкого пластичного тела.
Она всегда воспринимала тактичный контакт, как данность. В детстве ее обнимали родители и сестры, с нежностью и заботой, но какой-то дежурной и отстраненной, в юности – подруги, после предававшие и уходившие навсегда, позднее – мужчины, обжигая потной кожей, двигаясь на ней или в ней, дуреющие от похоти и наслаждения. Липкие, душные тесные объятия, оставлявшие ее совершенно холодной и мертвой внутри. Объятия, которые всегда можно было легко повторить – что и было в них самым ужасным.
Харлин никогда больше не сможет обнять Артура, как бы ей этого не хотелось. А хотелось… как заблудившемуся в пустыне путнику глотка ледяной воды, последней капли со дна опустевшей фляжки.
Еще! Еще! Еще! Не отпускай…
В следующую минуту их уже растащили заботливые руки санитаров. Артуру тут же отвесили увесистую оплеуху, и, Харлин не стоило особого труда догадаться по глазам державшего ее амбала, что и сама она чудом избежала такой же участи.
- Спасибо, - быстро шепнул ей Артур, прежде чем его силой уволокли из кабинета.
Харлин тяжело вдыхала жаркий воздух осипшим пересохшим горлом.
«Прощай, мой печальный клоун»
Комментарий к “Прощай, мой печальный клоун”
Мяу
========== Жертвоприношение. ==========
Комментарий к Жертвоприношение.
Тут во мне загорается дикое желание сильных чувств, сногсшибательных ощущений, бешеная злость на эту тусклую, мелкую, нормированную и стерилизованную жизнь, неистовая потребность разнести что-нибудь на куски, магазин, например, собор или себя самого, совершить какую-нибудь лихую глупость, сорвать парики с каких-нибудь почтенных идолов, снабдить каких-нибудь взбунтовавшихся школьников вожделенными билетами до Гамбурга, растлить девочку или свернуть шею нескольким представителям мещанского образа жизни. Ведь именно это я ненавидел и проклинал непримиримей, чем прочее, – это довольство, это здоровье, это прекраснодушие, этот благоухоженный оптимизм мещанина, это процветание всего посредственного, нормального, среднего.
Г.Гессе «Степной волк»
Динь-динь-динь! Праздничный колокольчик возвещает вам, милые детки, что пора ликовать и радоваться. Сегодня особенный день! День, который вы, маленькие ублюдки, никогда не забудете!
Пора вытряхнуть пыль из каждого закоулка этих провонявших хлоркой коридоров. Пора сорвать вонючие парики с ваших уродливых идолов. Пора раскрасить эти омерзительно-серые монотонные будни!
Сердце стучало так, будто вот-вот выпрыгнет из груди.
Пистолет тяжело оттягивал карман больничного халата. Харлин даже не представляла себе раньше, что он такой холодный, такой скользкий, такой непривычный, но в тоже время удивительно гармонично ложащийся в ладонь. Оружие то она держала в жизни пару раз – в гостях у дяди, имевшего большую ферму, где из тяжелого охотничьего ружья они стреляли по жестянкам. У Харлин были косы цвета льна и противные мальчишки-кузены постоянно таскали ее за волосы, за что оставались без сладкого. Она терпеть не могла этих чумазых сорванцов, мучивших ее, мелких насекомых и ящериц. Она предпочитала гладить широкие мокрые носы коров, живших у дяди или кататься на его красивых выставочных лошадках. Однако, когда дядя звал пострелять – никогда не отказывалась. Надо же было показать этим мерзким мальчикам, что и она не промах. Банг! И сморщенная банка из-под кока-колы падает на траву. Банг! И разрывается на части неспелая, плохо вышедшая собой тыква. Банг! Следом падает Спрайт.
Каблуки ей мешали и, сбросив туфли, она побежала вверх по лестнице босиком. Глупо было вообще надевать такую обувь, отправляясь на подобное дело, но в тоже время ей ведь хотелось быть красивой и заодно немного более высокой ростом. Эти проклятые сантименты неплохо добавляли значимости хотя бы в собственных глазах.
Она вылетела в больничный коридор, на ходу вытаскивая из кармана пистолет, спустила предохранитель, взвела крючок спуска, чтобы быть готовой к любому препятствию на собственном пути.
Пути… к свободе? К счастью? К чистой и удивительной любви? Да вы, деточка, пожалуй, перечитали женских романов, где все эти томные девы с краснеющими ланитами и дрожащими чреслами обуреваемые страстью мчатся к возлюбленному, снося все преграды на своем пути.
К возлюбленному? Какая, право же, банальность.
В коридоре никого не было, вероятно, все сбежались на первый этаж, где она уже успела устроить переполох, о чем теперь свидетельствовали багряные кровавые розы на халате. Последним препятствием для Харлин была запертая дверь, но с ней великолепно справились несколько коротких и метких выстрелов.