– Что вы имеете в виду?
На лице Криса не появилось ни малейших признаков раскаяния. Наоборот, его взгляд выражал непреклонную решимость получить ответ. Он или не понимал, что причиняет ей боль, или – что всего вероятнее – его это мало заботило.
– Я спрашиваю вообще, а не говорю конкретно о ее смерти. Итак, что прежде всего приходит вам на ум, когда вы думаете о Дженнифер?
Кэтрин все еще чувствовала себя не в своей тарелке.
– Ну, трудно сказать что-либо наверняка, – несмело начала она. – Пожалуй, прежде всего я вспоминаю, как она играла на виолончели. Как-никак, она была великолепным музыкантом. Потом мне вспоминаются праздники, которые мы проводили вместе, ну еще, пожалуй, ее неумение выбрать одежду себе к лицу… Шутки, над которыми мы вместе смеялись…
– Все так. Обычно это называют «добрыми старыми временами».
– Как сказать. Далеко не всегда эти времена были добрыми, – возразила Кэтрин. – Я. к примеру, иногда вспоминаю, как угнетающе на нее порой действовали некоторые поступки Дэвида. И телефонные разговоры между нами, которые затягивались за полночь, когда ей хотелось поведать мне свои печали. Потом ее неоднократные приезды ко мне посреди ночи…
– Хорошо. Значит, «добрые старые времена» и «не очень добрые», – поправился Крис. – Но в целом все было нормально. И соответственно об этом остались нормальные воспоминания.
– Что ж, мне ничего не остается делать, как только согласиться с вами, – сказала Кэтрин и с любопытством взглянула на собеседника.
– А знаете ли вы, о чем думаю я, когда передо мной возникает образ Джулии?
В голосе Криса послышалась горечь, но Кэтрин не могла сказать с точностью, что было ее причиной – гнев или отчаяние.
– О чем же?
– Я думаю о ее ночной рубашке, изготовленной из пропахшей дезинфекцией бумаги. Стоит мне вспомнить этот запах, как у меня сразу же начинает першить в горле. А еще я слышу, как поворачиваются в замках стальные ключи размером с револьвер, и вижу перед собой стальные решетки на окнах. И я вижу ее больные глаза с желтоватыми белками – высохшими и мертвыми. Я вспоминаю похожие на широкие браслеты кожаные ремни, стягивающие ее предплечья и запястья. Но я все равно благодарен судьбе, что ремни есть, – потому что они скрывают рваные раны, нанесенные ножницами.
Кэтрин едва не разрыдалась – уж больно страшную картину нарисовало ее живое воображение. Особенно ее потрясло сочетание стальных ножниц и теплой, мягкой человеческой кожи. Крис отвернулся от девушки, но в памяти вставали сцены одна ужаснее другой, и он продолжал облекать их в слова.
– Эти шрамы… – пробормотал он, запинаясь почти на каждом слове. – Их было много – не сосчитать. И все такие яркие, блестящие, розовые. Они пересекались во многих местах и напоминали дурно нарисованный план оживленного города. Стянутые хирургическими нитями, они местами образовывали рельеф и походили на городские эстакады и подъезды к ним – и все эти артерии воображаемого города были проложены в обыкновенной человеческой коже. Теперь я думаю, что более всего меня поражали именно шрамы. Куда больше, чем наркотики, которыми ее пичкали насильно, больше, чем всевозможные лечебницы, куда ее посылали. Даже больше, чем злодеяние Мэрилин Уэббер.
У меня, разумеется, имеются и другие воспоминания. Более светлые – ну, вроде тех, что у вас о Дженнифер. Но они, увы, редко всплывают в моей памяти. Прежде чем вспомнить хорошее, мне приходится продираться сквозь дурное, и даже если мне удается что-то вычленить, очень часто это бывает омрачено каким-нибудь другим событием. До сих пор меня мучают кошмары… Почти каждую ночь…
– Я знаю.
Крис взглянул на нее с удивлением:
– Откуда?
– А у меня на квартире? Или это было что-то другое?
Крис печально улыбнулся, оценив ее проницательность.
– Нет, нe другое. В моих ночных кошмарах всегда присутствует одно и то же.
Постепенно напряженное выражение на лице Криса уступило место более человечному, мягкому. Охотник на вампиров снова подобрел. Он глубоко вздохнул и, словно стряхивая злые чары, помотал головой.
Повинуясь внезапному импульсу, Кэтрин произнесла:
– Мне очень жаль…
– Не стоит расстраиваться. Печалиться надо мне. Незачем было вываливать все это на вас.
– Возможно, но при сложившихся обстоятельствах это вполне объяснимо. И я тоже хороша – я не имела никакого права своими расспросами теребить вам душу.
Он кивнул, принимая ее извинения, потом подмигнул и сказал:
– Вечно нас сестры подводят, правда?
Поблизости от них на небольшой скорости проследовала полицейская машина. Кэтрин, желая переменить тему разговора, решила переключить внимание Криса на что-нибудь другое.
– Расскажите мне о Рейчел, – попросила она. – Кто она такая?
Крис пожал плечами:
– Если бы я только знал.
– А что случилось в 1963 году? Уж она-то никак не могла принимать в этом участие. Я хочу сказать, что в то время она была всего лишь ребенком, если вообще…
– Я все отлично понимаю. Это какое-то сумасшествие, но и это не самое худшее. Она знает такие вещи, которые может знать только человек, побывавший там лично.
– Там – это где?
– Твм – это у меня дома, в тот самый день, когда Мэрилин Уэббер убила моих родителей.
Когда Крис произнес «убила», Кэтрин невольно повторила это слово про себя, причем ее губы задвигались. Впрочем, Крис ничего не заметил. В этот момент он прикуривал сигарету.
– Странно вспоминать об этом сейчас, – произнес он. – Со дня убийства прошло слишком много лет, и мне временами кажется, что этого на самом деле не было. Будто я все это видел на экране кинотеатра. Знаете, иногда мне кажется, что если некое событие – пусть и трагическое – проигрывать в памяти по многу раз, то оно начинает терять былую мощь, и эффект от его воздействия на вашу психику становится все слабее и слабее.
– Так что же все-таки случилось?
– Она пришла к нам в дом. Помню, ее визит чрезвычайно взволновал моего отца. И обрадовал. А вот мать ничуть не удивилась. Но это было в ее стиле. Я спросил тогда Джулию, что происходит в доме, но она тоже не знала, а может быть, ее это не беспокоило. Сейчас я думаю, что холодность матери явилась следствием ревности. Мэрилин Уэббер была девочка что надо, и отец мой, повторяю, был приятно взволнован. Ну, вы знаете, как это бывает – одно цепляется за другое и нате вам, пожалуйста…
– Это довольно естественно, – улыбнулась Кэтрин.
– Где-то в час тридцать ночи меня разбудили крики. Я вылез из кровати и пошел по коридору в комнату Джулии. Некоторое время мы просто тихо сидели и ждали, когда крики прекратятся. Потом мы не выдержали, двинулись по направлению к лестнице, а когда дошли до нее, начали спускаться на первый этаж.
С каждым нашим шагом крики слышались все отчетливее.
Потом мы с Джулией добрались до двери в гостиную и замерли, не решаясь войти. Дверь оказалась незапертой, и мы принялись заглядывать в гостиную сквозь узкую щелку, образовавшуюся между стеной и дверной створкой.
Глаза Криса сверкали лихорадочным блеском, который увеличивался по мере того, как его рассказ приближался к трагической развязке. Кэтрин даже спросила себя: какие из описываемых им событий имели место на самом деле, а какие явились результатом болезненных многолетних фантазий и обрели в глазах Криса видимость факта только в силу его обильно приправленных кошмарами бесчисленных экскурсов в прошлое?
– Джулия решила до конца выполнить долг старшей сестры. Она закрыла мне ладонями глаза и заключила меня в объятия, чтобы избавить мой слух от ужасных воплей, но ей удалось лишь отчасти их приглушить. Впрочем, куда больше криков меня занимали невероятно странные звуки, которые я раньше никогда не слышал. Неожиданно со звоном посыпались стекла, и для меня все стихло. Зато Джулия видела и слышала все. Когда самое страшное было позади, Джулия отпустила меня, и мы вдвоем на цыпочках вошли в гостиную.
Крис на мгновение замолчал, чтобы передохнуть. Он по-прежнему избегал смотреть Кэтрин в глаза. Девушка чувствовала, как у нее от страха руки покрываются гусиной кожей.