2
Я должен поторапливаться, потому что промежность Мэри Вулнд не будет вечно зудеть в сексуальной оторопи как игральный автомат, да и лапа моя четырехпалая может устать. Но я все равно расскажу тебе обо всем, что тебе надо знать. Миссию в то время возглавляли уже знакомые нам два хрониста – священники Пьер Шоленек и Клод Шошетье. Они прочли привезенное девушкой письмо, где говорилось: «Катерина Тегакуита поживет в Порогах Святого Людовика. Будьте добры, примите ее под свое крыло. Скоро вы узнаете, какое сокровище мы вам препоручили. Qu'entre vos mains, il profite a la glorie de Dieu [74], и здравие души, столь Ему дорогое». Девушку поселили в хижине Анастасии, старой ирокезки, одной из первых обращенной в христианство, которая «по чистой случайности» была когда-то знакома с алгонкинкой – матерью Катерины Текаквиты. Дитя, казалось, полюбило миссию всей душой. Она опустилась на колени перед деревянным крестом, воздвигнутым на берегу реки Святого Лаврентия. Далеко-далеко, в зеленоватом мареве горизонта, за пенными бурунами бьющейся о пороги воды, вырисовывался холм Виль-Мари. Позади девушки раскинулось спокойное христианское селение, где ей были уготованы тяжкие муки, о которых я поведаю тебе дальше. Это место у креста она очень полюбила. Представляю себе, как она говорила там с рыбами, цаплями и енотами.
3
Сейчас я расскажу тебе о самом важном событии ее новой жизни. Зимой 1678 – 1679 года снова было решено выдать ее замуж. Все, даже старуха Анастасия, хотели, чтобы Катерина Текаквита отверзла свое влагалище. Что в этом христианском селении, что среди дикарей-язычников – всюду было одно и то же. Ведь на самом деле любая община по сути своей проникнута мирским началом. Но она свою трахалку давно выкинула, ей все равно было, кто на нее виды имел – могавкский ли воин, или охотник-христианин. У всех там на примете был один симпатичный парень, которого ей прочили в женихи. Мало того, даже тот родственник, который привел ее в миссию и кормил, мысли не допускал о том, что в то далекое туманное утро взял на себя какие-то долгосрочные обязательства по содержанию девушки.
– Я больше ничего не буду есть.
– Дело здесь не в еде, моя дорогая. Это же просто неестественно.
Залившись слезами, она побежала к отцу Шо-ленеку. Он был мудрым человеком, повидавшим свет, повидавшим свет, повидавшим свет.
– Подумай, дитя мое, в их словах есть доля истины.
– И слышать об этом ничего не желаю!
– Подумай о будущем. Оно чревато голодом.
– Мне все равно, что станет с моим телом.
Но тебе-то, дружок мой дорогой, совсем не все равно, что станет с ее телом, ведь так, воспитанник мой любимый?
4
В миссии царил дух необычайной преданности служению Господу. Никто собственную шкуру и в грош не ставил. Грехи, совершенные жителями миссии до крещения, тяжкими веригами свисали с шеи, как массивные ожерелья из зубов, которые они повыкидывали, и все стремились стереть тени прошлого суровым покаянием. «Ils en faisaient une rigoureuse pénitence» [75], – писал отец Шоленек. Вот тебе некоторые примеры того, чем они там занимались. Представь себе деревню как мандалу, как брегелевский натюрморт с дичью или как цифровую диаграмму. Взгляни на селение с высоты птичьего полета: ты увидишь разбросанные по разным его концам тела людей. Смотри внимательно, как будто сидишь в зависшем вертолете над перекошенными от боли телами на снегу. Это, конечно, та самая диаграмма, которая запечатлелась на подушечке твоего большого пальца. У меня нет времени расцвечивать свое описание кровавыми подробностями. Просто прочти эти строки, памятуя о собственных волдырях от ожогов, и выбери из них тот, который получил по ошибке. Им нравилось, когда их тела сочились кровью, они любили проливать собственную кровь. Некоторые носили железные вериги с шипами с внутренней стороны. Другие привязывали к своим железным веригам бревно и таскали его повсюду за собой. Вон, видишь, голая женщина перекатывается по снегу в сорокаградусный мороз. А вот другая – закопала себя по шею в сугроб у замерзшей реки, перебирает четки в странном своем положении и молится. Не забудь при этом, что ее молитвы – эти ангельские приветствия – в переводе на индейский язык читаются в два раза дольше, чем по-французски. Вот какой-то голый мужик пробивает во льду дыру, потом погружается в нее по пояс и читает молитвы, «plusieurs dizaines de chapelet» [76]. Потом вылезает из проруби на лед как ледяной водяной с вмерзшей навеки эрекцией. Вот женщина погружает в прорубь трехлетнюю дочку, желая заранее искупить все ее будущие грехи. Они ждали прихода зимы, эти новые обращенные, они вытянулись перед ней по струнке, а зима прошлась по ним огромным железным катком. Катерина Текаквита тоже ходила в железных веригах, с трудом исполняя свои обязанности. Как святая Тереза она могла бы сказать: «Ou souffrir, ou mourir» [77]. Как-то пришла Катерина Текаквита к Анастасии и спросила ее:
– Как ты думаешь, что причиняет самую жуткую боль?
– Дочь моя, мне неведомо ничего страшнее огня.
– Мне тоже.
Этот разговор дословно записан в дошедших до нас документах. Он произошел суровой канадской зимой 1678 года на противоположном от Монреаля берегу замерзшей реки. Катерина дождалась, когда все заснут, потом пошла к кресту, стоявшему у реки, и разожгла около него костер. Там она провела несколько часов, лаская себе несчастные ноги раскаленными углями, как делали ирокезы, пытавшие своих рабов. Она не раз наблюдала эту процедуру, ей всегда хотелось узнать, какие при этом возникают ощущения. Так она выжгла себе клеймо рабыни Иисуса. Я вовсе не собираюсь, дружок, подробно на этом останавливаться, до добра тебя это не доведет, и все мое учение может пойти насмарку. Это не для того, чтобы тебя развлечь. Это просто игра такая. Кроме того, ты же знаешь, что такое боль, именно такая боль, ты ведь смотрел кинохронику, снятую в Бельзене [78].
5
Стоя на коленях у самого основания деревянного креста, Катерина Текаквита молилась и постилась. Она молилась не о том, чтобы душа ее попала на небеса. Она постилась не для того, чтобы известие о ее свадьбе никогда не было вписано в скрижали истории. Она била себя в живот камнями не ради процветания миссии. Она понятия не имела, зачем молилась и зачем постилась. Она умерщвляла плоть от скудости духовной. Не верь, что стигма не причиняет боли. Никогда не принимай решений, если тебе хочется писать. Никогда не оставайся в комнате, где предсказывают судьбу твоей матери. Никогда не думай, что премьер-министр тебе завидует. Вот видишь, милый, мне тебя надо на алтарь заманить перед тем, как сказать что-то важное, иначе от моего учения у тебя останется только оглавление, одна внешность без всякого содержания.
6
Она бродила по густым лесам, раскинувшимся на южном берегу реки Святого Лаврентия. Она видела, как в лесной чаще вздрагивает олень, настороженный даже в дуге прыжка. Она видела, как прячется в норку кролик. Она слышала, как свиристит белка, перебирает запасы желудей. Она смотрела, как голубь вьет на сосне гнездо. Через пару сотен лет почти на том же месте голуби будут бесстыдно – Леонарл Коэн
засиживать статуи на площади Доминион. Она видела пролетающие стаи гусей, очертаниями напоминающие постоянно меняющие контуры наконечники стрелы. Она опускалась на колени и спрашивала: «О Хозяин Жизни, должны ли тела наши зависеть от всего этого?» Она подолгу сидела на речном берегу без движения. Она видела взлетающего над водой осетра, с которого бусинами вампума разлетались капли воды. Она видела костистого окуня, юркого, как нота флейты в быстрой мелодии. Она видела длинную серебристую щуку, а под ней – рака, и каждый из них жил на своей доле речной глубины. Она опускала пальцы в воду и спрашивала: «О Хозяин Жизни, должны ли тела наши зависеть от всего этого?» Потом она медленно брела обратно в деревню. Она видела кукурузные поля, пожелтевшие и иссохшие, птичий пух и семена растений, кружившие на ветру толпой престарелых танцовщиц в священном танце. Как-то она взглянула на низенькие кустики черники и земляники, потом сделала маленький крестик из двух сосновых иголок, склеив их еловой смолой, и воздвигла его рядом с засохшим кустом крыжовника. Дрозд слушал, как она плачет, дрозд этот, черт бы его драл, замер, тварь такая, и слушал, как она плачет. Я тебя должен своими рассказами в путь снаряжать, это такое наследство я тебе оставляю. Спустилась ночь, и козодой завел свою заунывную песню, чем-то похожую на призрачный вигвам ее плача, вигвам или пирамиду, потому что если на него смотреть издали, кажется, что у него есть три стороны, как и в напеве козодоя. Некоторые считают, что его песни больше похожи на вигвамы, другие – что на пирамиды, и хоть на первый взгляд кажется, что это не имеет совершенно никакого значения, в 1966 году в том незавидном положении, в котором ты оказался, это еще какое значение может иметь! «О Хозяин Жизни, – плакала она, – должны ли наши тела зависеть от всего этого?» По субботам и воскресеньям Катерина Текаквита вообще ничего не ела. Когда ее заставляли хлебать суп, она уступала лишь после того, как перемешивала его с золой: «Elle se dédommageait en mêlant de la cendre а sa soupe».
78
Бельзен (Belsen) – поселок на северо-западе Германии, где в годы Второй мировой войны располагался один из нацистских концлагерей, в котором проводили бесчеловечные медицинские эксперименты над людьми.