– Тебе все это ни к чему, – говорит Мэри Вулнд.
– Правда?
– Да. Все включено в так называемое сношение.
– И я могу представлять себе все, что мне заблагорассудится?
– Да, только поторопись!
16
В самом разгаре зима 1680 года. Катерина Текаквита совсем продрогла, она умирает. В тот год она умерла. Зима все никак не кончалась. Девушке было так плохо, что она уже не могла выходить из хижины. Как и раньше, Катерина втайне изводила себя голодом, шипы подстилки продолжали дырявить ее тело. Церковь миссии стала теперь для нее недосягаемой. Но отец Шошетье поведал нам, что каждый день она молилась, с трудом стоя на коленях или сидя на грубо сколоченной скамье. Теперь ее бичевали деревья. Началась Страстная неделя перед Пасхой 1680 года. В Святой понедельник она очень ослабла. Ей сказали, что дни ее сочтены. Когда Мария-Тереза ласкала ее березовыми прутьями, Катерина молилась:
– О Господи, покажи мне, что обряд этот посвящен Тебе. Дай служанке Твоей узреть тайный смысл ритуала. Измени мир Твой, отблеском мысли играючи. О Господи, сыграй со мной в твою игру.
В миссии существовал неписаный закон – там никогда не приносили Святое причастие в хижину, где лежал больной. Наоборот, больных носили в церковь на лубяных носилках, несмотря на то, что такое путешествие зачастую бывало чревато для них опасностью. Девушка слишком ослабла, чтобы выдержать такое путешествие даже на носилках. Что им оставалось делать? В ту пору в Канаде еще не было принято нарушать обычаи, облик Иисуса в тогдашней Канаде был исполнен достоинства и освящен традициями седой старины, в отличие от теперешнего бледного пластмассового его образка, подвешенного на лобовом стекле и болтающегося над квитанцией, заткнутой за дворник полицейским, выписавшим штраф. Вот за что я люблю иезуитов: они спорили о том, перед чем несут большую ответственность – перед историей или перед чудом, а если выразиться более высокопарно, перед историей или возможным чудом. Они видели странное сияние в гноившихся глазах Катерины Текаквиты. Разве могли они осмелиться отказать ей в высшем утешении Телом Спасителя, в причастии умирающего облаточным Его обличием? Они сделали исключение для умиравшей девушки, в еле прикрытой наготе своей лежавшей на терниях постельного рванья. Толпа поддержала их решение. В случае Безупречной Застенчивой – так стали ее звать некоторые из недавно обращенных – исключение было оправданным. Для придания происходящему подобающего достоинства хочу обратить твое внимание на одну маленькую деталь: скромная Катерина попросила Марию-Терезу накрыть себя новым одеялом или чем-нибудь еще, чтобы прикрыть наготу своего тела покровом. Вся деревня последовала за Святым причастием, когда его несли к хижине страждущей. Вокруг ее подстилки толпой сгрудились все обращенные индейцы миссии. Она воплощала их самые заветные надежды. Французы убивали в лесах их братьев, а эта умирающая девушка могла как-то засвидетельствовать оправданность непростого выбора, на который они решились. Если когда-нибудь воцарялась атмосфера мрачного уныния, украшенная плотным кружевом не свершившихся чудес, она возникла именно там и именно в тот момент. Раздался голос священника. После общего отпущения грехов Катерина, взор которой пылал в затянутых пеленой глазах, а язык кровоточил, получила «Viatique du Corps dе Nôtre-Seigneur Jésus-Christ» [86]. Теперь всем было ясно, что она умирает. Многие из толпы собравшихся надеялись, что отходившая в мир иной девушка помянет их в молитве. Отец Шоленек спросил ее, хочет ли она, чтобы каждый из них подошел к ней в отдельности. Он спросил Катерину ненавязчиво, потому что она уже была близка к агонии. Она с улыбкой дала ему свое согласие. Весь день люди несли к подстилке умирающей свои горести.
– Я раздавила жука. Помолись за меня.
– Я осквернил водопад мочой. Помолись за меня.
– Я переспал со своей сестрой. Помолись за меня.
– Я мечтала о том, чтобы стать белой. Помолись за меня.
– Я не добил оленя, и он долго мучился. Помолись за меня.
– Мне очень хочется кусочек человечинки. Помолись за меня.
– Я сделал хлыст из травы. Помолись за меня.
– Я желток из гусеницы выдавила. Помолись за меня.
– Я притиркой пользовался, чтобы бороду отрастить. Помолись за меня.
– Западный ветер меня ненавидит. Помолись за меня.
– Я сглазил прошлогодний урожай. Помолись за меня.
– Я отдала свои четки англичанину. Помолись за меня.
– Я изгадил набедренную повязку. Помолись за меня.
– Я убил еврея. Помолись за меня.
– Я продавал притирку для отращивания бороды. Помолись за меня.
– Я дерьмо курю. Помолись за меня.
– Я заставляла брата подсматривать. Помолись за меня.
– Я дерьмо курю. Помолись за меня.
– Я песню испортила. Помолись за меня.
– Я когда купалась, трогала себя, где не положено. Помолись за меня.
– Я мучил енота. Помолись за меня.
– Я верю в чудотворную силу трав. Помолись за меня.
– Я с апельсина шкуру сняла. Помолись за меня.
– Я молилась, чтобы голод людям урок преподал. Помолись за меня.
– Я свои бусы обкакала. Помолись за меня.
– Мне 84 года. Помолись за меня.
Один за другим они вставали на колени, а потом отходили от ее тернистого ложа, оставляя ей самые тяжкие свои грехи, отягощавшие их скорбный дух, пока вся хижина не стала похожа на огромный таможенный зал для досмотра желаний, а земляной пол подле медвежьей шкуры, на которой она лежала, не был отполирован множеством коленей так, что стал сверкать как серебристые бока последней и единственной ракеты, уходившей по расписанию из обреченного мира. А когда пасхальную деревню окутала ночная тьма, индейцы и французы сгрудились около своих потрескивающих костров и прижали к губам пальцы в жесте молчания и воздушного поцелуя. Почему мне так одиноко становится, когда я тебе об этом рассказываю? После вечерней молитвы Катерина Текаквита попросила разрешения сходить последний раз в лес. Отец Шоленек позволил ей это сделать. Она с трудом брела через поле, покрытое покрывалом тающего снега, в напоенную ароматом хвои сосновую рощу, в хрупкую лесную тень, ломая ногти о ветви и стволы, помогавшие ей брести в тусклом свете мартовских звезд к берегу покрытой льдом реки Святого Лаврентия, к вмерзшему в землю распятию. Отец Леконт писал: «Elle y passa un quart d'heure à se mettre les épaules en sang par une rude discipline». Там Катерина провела 15 минут, исхлестывая себе плечи, пока они не покрылись кровью, и сделала она это без помощи своей подруги. Настал следующий день – среда на Страстной неделе. Он стал ее последним днем, этот день освящения хлеба и вина к таинству Святого причастия и крестных мук. «Certes je me souviens encore qu'а l'entrèe de sa dernière maladie» [87]. Отец Шоленек знал, что это ее последний день. В три часа пополудни началась ее предсмертная агония. Преклонив в молитве колени вместе с Марией-Терезой и несколькими другими исхлестанными женщинами, Катерина Текаквита запинаясь повторяла имена Иисуса и Пресвятой Девы, часто будучи даже не в состоянии правильно их произнести, «…elle perdit la parole en prononçant les noms de Jésus et de Marie». Что же ты, отец, не записал в точности те звуки, которые она произносила? Она играла с Именем, она создавала правильное Имя, она сращивала все опавшие ветви Древа жизни. Ага? Муджа? Джуму? Вы, идиоты, она же знала тайное имя Господа из четырех букв! А вы дали ей улизнуть! Еще одной мы позволили улизнуть! А теперь нам надо посмотреть, кровоточат ли ее пальцы! Она же там была, пригвожденная и говорящая, готовая изменить мир, а мы дали острой пасти реликвария вгрызться в ее кости. Парламент!