– Сегодня, дядя, я не могу.
– Ну, пожалуйста.
– Нет у меня сегодня на это времени. Лучше расскажи мне, дядя, какую-нибудь историю.
– Если у тебя нет времени пойти со мной в дом, значит, историю тебе тоже некогда слушать. Сегодня так тепло, что вполне можно было бы раздеться.
– Да ладно тебе, расскажи мне одну из тех историй, которые ты все обещаешь напечатать в своей будущей книжке, как будто меня волнует, напишешь ты эту книжку когда-нибудь или нет.
– Не надо жалеть меня, мальчик.
– Заткнись, козел вонючий!
– Ладно тебе, хватит артачиться, пойдем в дом. Я тебе там твою историю расскажу.
– Нет, лучше здесь рассказывай, если не возражаешь, если можешь свои пальцы чесоточные держать от меня подальше, если тебе все равно, а я здесь на корточках посижу.
– Лучше тут сядь на корточки! Я тебе и местечко расчищу.
– Не надо, а то там меня наизнанку вывернет. Ну, давай рассказывай.
– Осторожно! Ты даже не знаешь, как надо правильно садиться на корточки! Так ты все свое маленькое тело разрушишь. Мышцы бедер у тебя должны быть сильнее напряжены, чтобы ты попкой своей маленькой не касался пяток. Обязательно нужно, чтобы между попкой и пятками оставалось какое-то расстояние, иначе мышцы задницы у тебя станут слишком развитыми.
– А меня спрашивали, говоришь ты когда-нибудь нехорошие слова или нет, когда в лесу неподалеку проходят дети.
– Кто тебя об этом спрашивал?
– Никто. Ты не возражаешь, если я пописаю?
– Я всегда знал, что ты хороший мальчик. Смотри, ботинки себе не описай. Имя свое напиши.
– Давай, дядя, историю рассказывай. А потом, может, я тебе чего и скажу.
– Ну, ладно. Слушай внимательно. Это замечательная история:
Ирокезское окончание омо (по-французски – онон) значит просто люди.
– Спасибо, дядя. До свидания.
– Мне что, на колени перед тобой встать?
– Я тебе говорил, не надо нехорошими словами ругаться. Сегодня утром сам не знаю почему я рассказал про нас с тобой в полиции.
– Ты им подробно обо всем рассказывал?
– Они меня заставили.
– Ну, и что же ты им сказал?
– Ну, как ты своими холодными скрюченными пальцами теребишь мою маленькую сморщенную мошонку.
– А они что тебе сказали?
– Они сказали, что уже много лет тебя подозревают.
Старик стоял на шоссе и голосовал проезжавшим мимо автомобилям. Машина за машиной проносились мимо, не останавливаясь. Те водители, которые понимали, что он не чучело огородное, видели в нем омерзительного старика, о которого не хотели пачкать дверцу своего автомобиля. В лесу за его спиной наряд полицейских – набожных католиков – прочесывал кусты. Попав к ним в руки, он бы счастливо отделался, если бы его сначала избили до полусмерти, а потом так приласкали бы, как турки Лоуренса [106]. Над ним на электрических проводах как на насесте угнездились первые в этом году вороны, рассевшиеся между столбами, как костяшки счет. Его драные ботинки парой корней высасывали воду из грязной слякоти. Эта весна, стершись в старческой памяти, наверное, останется там отзвуком боли, когда он совсем заплесневеет. Машин было немного, но некоторые проносились мимо старика так близко, что едва не задевали его крыльями, презрительно обдавая при этом вихрящимися воздушными волнами. Внезапно, как будто действие фильма вдруг вмерзло в экран и застыло в недвижимости, перед ним, материализовавшись из мельтешивших неясных очертаний, затормозил «олдсмобиль». За рулем сидела удивительной красоты девушка, эдакая бедовая блондиночка-домохозяйка. Ее миниатюрные изящные руки, обтянутые элегантными белыми перчатками, плавно охватывавшими запястья, как пара восхитительных скучающих акробатов, расслабленно лежали на руле. Она вела машину без всяких видимых усилий, как движется стрелка на планшетке для спиритических сеансов. Волосы ее были распущены, всем своим видом девушка давала понять, что ей не привыкать водить спортивные машины.
– Заваливайся, – сказала она, не отрывая взгляда от ветрового стекла. – Только постарайся мне здесь все не изгадить.
Он влип в кожаное кресло рядом с сиденьем водителя. Пытаясь плотно захлопнуть дверцу, старик должен был ее несколько раз открывать, чтобы втащить внутрь все клочья своих лохмотьев. Если не считать туфель, книзу от подлокотников кресла девушка была совершенно голая, причем чтобы сделать это обстоятельство более заметным, она специально включила лампочку для освещения карты на приборном щитке. Когда машина отъезжала, ей вслед полетели камни и картечь, петому что наряд полицейских уже вышел из леса. Хоть бешеное ускорение неистово вдавливало старика в спинку кресла, он успел заметить, что девушка направила струю вентилятора так, чтобы воздух играл ее лобковыми волосами.
– Ты замужем? – спросил он.
– А тебе что до этого?
– Сам не знаю, почему задал тебе этот вопрос. Извини. Можно мне голову опустить тебе между ног?
– Всегда они меня спрашивают, замужем я или нет. Свадьба – это только символ, который может испариться так же легко, как повториться.
– Не грузи меня, пожалуйста, своей философией.
– Ты, развалина вонючая! Ты бы лучше голову туда сунул!
– С удовольствием.
– Только задницу свою подальше держи от акселератора.
– Так нормально?
– Да, да, да, да.
– Подвинься чуть вперед, а то у меня слишком сильно подбородок в кожу сиденья упирается.
– Да ты знаешь, кто я такая?
– Ублюблюблюблю – понятия не имею – уб-люблюблюблю.
– А ты угадай, мешок с дерьмом! Попробуй, угадать!
– Мне дела до этого никакого нет.
– Ισις εγω-
– Иностранцы, милая, меня утомляют.
– Ну, что ты там возишься так долго, пенек трухлявый? Ой, это же надо! Ай, глянь-ка! Да ты мастерски мне это делаешь, просто бесподобно!
– Ты бы положила на сиденье такую подстилку для пота из деревянных шариков. Тогда тебе не пришлось бы весь день сидеть в луже собственных соков.
– Я очень тобой горжусь, дорогой. А теперь – отваливай! Чтобы духу твоего здесь не было!
– Мы уже до центра доехали?
– Да. Пока, милый.
– Пока. Чтоб тебя по дороге в аварии зашибло. Старик выбрался из медленно катившейся
машины прямо перед Системным кинотеатром. Девушка притопила легкой туфлей педаль газа, и машина, взревев, вклинилась в поток движения, упиравшийся в пробку на площади Филипса. Старик постоял какое-то время под навесом на тротуаре, глазея на сгрудившихся вегетарианцев. В душе его отозвались два ненавязчивых чувства: одно – ностальгии, другое – сожаления, но он забыл о них, как только купил билет в кино. Пройдя в зал, он сел в темноте в какое-то кресло.
– Простите, сэр, когда начнется сеанс?
– Ты что, спятил? Валил бы ты от меня подальше, от тебя страшно воняет.
Старик раза три-четыре менял места в ожидании начала киножурнала. В конце концов он оказался единственным зрителем, сидевшем в первом ряду.
– Билетер! Билетер!
– Цыц. Тише!
– Билетер! Не могу же я здесь весь вечер просто так проторчать. Когда же, наконец, начнется журнал?
– Сэр, вы мешаете людям смотреть.
Обернувшись, старик увидел уходившие в глубь зала ряды кресел, на которых в напряженном молчании сидели зрители. Их взоры были устремлены в одном направлении, некоторые что-то механически жевали, но их упертые в экран глаза постоянно бегали, как будто они внимательно следили за игрой в настольный теннис. Иногда во всех глазах одновременно появлялось совершенно одинаковое выражение, словно в бессчетных окошках огромного игрального автомата вдруг выпадали одни колокола, и зрители в унисон начинали издавать в чем-то схожие звуки. Это случалось только тогда, когда все они видели одно и то же, понял он, а эти звуки назывались смехом.
– Идет последний сеанс, сэр.
Теперь до него дошло то, что он так силился понять. Старик не видел фильм потому, что моргал в такт обтюратору кинопроектора, ровно столько раз в секунду, сколько сменялось кадров, и потому экран все время оставался для него черным. Происходило это автоматически. Пара-тройка сидевших в зале зрителей, почувствовав необычное повторение удовольствия от той сцены в «Поцелуе смерти», где звучит маниакальный смех Ричарда Уидмарка [107], решили, что в зале вместе с ними, должно быть, сидит Мастер йоги в позе Кино. Прилежные приверженцы древнего индийского учения наверняка с энтузиазмом сосредоточили внимание на предмете своего интереса, стремясь достичь максимальной интенсивности воздействия мерцающей истории на их чувства, но они даже представить себе не могли, что их упражнение приводило не к напряженному усилению интереса, а к черному экрану. В первый раз в жизни старик полностью расслабился.
106
Лоуренс, Томас Эдвард (Lawrence, Thomas Edward), известный как Лоуренс Аравийский, 1888 – 1935. Английский военный разведчик и писатель, помогавший арабам в борьбе против турок.
107
Уидмарк, Ричард (Widmark, Richard), род. 1914. Известный американский актер и продюсер. В 1948 г. был номинирован на «Оскар» за лучшую мужскую роль в фильме «Поцелуй смерти».