- Забавного парня ты привела из степи, Шамхат, засмеялся Гильгамеш. - Я мог бы приказать стражникам и его бы скоро сделали послушным. Но боги сказали, что он станет мне другом. Только как я проверю, не ошиблась ли ты, девка, того ли привела человека. Да и не перестаралась ли ты? Я ведь тебя послал привести его в город, а ты, Шамхат, говорят, весело проводила с ним время!
И тут Энкиду отпустил Шамхат и шагнул от двери храма вперед.
- Зачем обижаешь эту женщину, Гильгамеш? Или она сделала тебе зло? Зачем заставляешь народ работать по барабану с утра и до вечера? Разве недостаточно, что городская стена и так достает до неба. Не поставлен ли ты на царство, чтобы быть добрым пастырем своему городу?
Энкиду еще продолжал говорить, но люди уже не слышали его слов. Они замерли в ужасе, потому что никто не смел произносить при народе подобное Гильгамешу. Тому, который сам постоянно разговаривает с богами.
Даже полуголый старик на четвереньках отполз в сторону и вжался в стену, стараясь быть незаметным. Даже Шамхат словно пошатнуло от страха.
Лишь один Гильгамеш смеялся. Смеясь, он шагнул навстречу Энкиду.
- Я мог бы позвать сотню стражников и, навалившись, они бы раздавили тебя под своими телами, но боги наградили меня самого силой, которой хватит, чтобы управиться с любым, даже самым диким и дерзким. Держись же!
С этими словами он ухватил Энкиду за шею и толкнул его вниз к пыльной земле.
Никто из смертных не выдержал бы такого толчка, ушел бы головой в утоптанную сотнями ног людей и домашних животных твердую, как камень, глину. Но Энкиду лишь пошатнулся слегка, потом взревел во всю площадь и сам толкнул Гильгамеша в грудь.
И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один человек.
* * *
И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один человек. И уже не увидит.
Гильгамеш попытался обхватить Энкиду, чтобы бросить его о землю спиной, буйно заросшей черными кудрями. Только ноги Энкиду словно вросли в землю Урука.
Не терялся и сам Энкиду. Он хотел перебросить через себя Гильгамеша, на что тот ответил лишь смехом.
Люди давно расступились, образовав широкий круг, и с ужасом наблюдали, как выросший среди зверей богатырь борется с их царем. Как они мнут друг друга и сжимают в таких объятьях, в которых обычный черноголовый был бы давно раздавлен.
Сколько может наблюдать человек за борьбой двух великанов? Солнце уже закатилось. Появились звезды и узкий месяц. Потом вновь осветило мир земной солнце. Великаны продолжали богатырскую свою схватку. Те, что пришли наблюдать первыми, давно уже были в домах, их сменили другие, других третьи. Лишь Шамхат молча, словно окаменев, стояла у края площади. Великаны-богатыри в борьбе своей своротили угол дома, снесли дверь. Разрушили дом соседний. Уже солнце поднялось высоко и тоже наблюдало за их схваткой.
Обоим им было не подняться с колен. Они стояли друг перед другом измученные, каждый из них уже не столько пытался повалить другого, сколько поддерживал соперника в объятиях.
Наконец, Гильгамеш, едва успокоив дыхание, проговорил:
- И силен же ты, Энкиду! Теперь я убедился, что это именно ты и никто другой. Это тебя я не мог победить недавно во сне, теперь же сон повторился и наяву. Чем бесполезно терзать друг друга, не стать ли нам лучше друзьями, как и повелели мне боги?
- Да и ты могуч, Гильгамеш. А я-то считал, что справлюсь с любым, кто живет на земле, кроме Хумбабы. Я готов стать твоим другом. Только ответь мне, стоит ли громоздить эту стену вокруг Урука до неба, если она превращает в несчастье жизнь его жителей? Скажи мне, что ты согласен остановиться в своем увлечении, и я назовусь твоим другом и братом.
- Энкиду, вижу боги не зря послали тебя, - проговорил Гильгамеш. - Я согласен. Пусть сегодняшний день станет последним в постройке стены. Будем же братьями!
После этих слов два великана помогли подняться друг другу, обнялись, поцеловались и поклялись быть навеки друзьями.
Гильгамеш, едва держась на ногах от усталости, отвел Энкиду в покои для почетных гостей. Там Энкиду спал день, ночь и следующий день. Сам же Гильгамеш, верховный жрец Урука, приняв омовение, умастив тело душистым елеем, снова вернулся в покои богини Ишхар. Каждый знает, что человек перед богами должен предстать чистым душою и телом. И Гильгамеш делал все, что положено, чтобы и эта богиня не забыла оказать свои милости для Урука.
Жители, не услышав утреннего барабана, призывающего их на работы, слегка растерялись, но по привычке вышли на улицы. Так и стояли они, переговариваясь друг с другом, не зная куда идти и чем заниматься, пока к ним не спустился глашатай.
- Боги довольны стеною Урука, ее высотою и толщиной! объявил глашатай. - И с этого дня каждый возвращается к тем делам, которые он оставил. Горшечники могут лепить горшки, корабельщики - строить суда, купцы - отплывать в дальние страны, супруги - радовать друг друга своею любовью.
И был праздник в каждой семье. Всякий благодарил богов, царя Гильгамеша и пришедшего из степи великана Энкиду.
А Гильгамеш сказал своему новому другу:
- Пойдем, я хочу показать тебя матери.
* * *
- Я хочу показать тебя матери, - сказал Гильгамеш и повел нового друга к той, кого при жизни считали уже полубогиней.
Робко вошли они в сумеречные покои Нинсун.
Светильники вдоль стены отбрасывали мигающий свет на каменные фигуры семейных предков - богов. Там, в середине горел вечным огнем главный светильник - он освещал фигуру того, кто запомнился многим как человек, как великий герой и правитель Урука, принесший городу много славных побед. То был Лугальбанда, отец Гильгамеша.
В глубине покоев, что звались Эгальмахом, в широком плетеном кресле полулежала та, что хранила спокойную мудрость и печаль по ушедшему мужу.
Тихо подвел к ней за руку друга своего Гильгамеш.
- Мать моя, всеведущая Нинсун! Я привел к тебе Энкиду, о котором ты сама рассказала мне. Взгляни же на того, кого боги создали, чтобы меня вразумить. Сильней его нет в степи никого. Лишь воинство бога Ана могло бы с ним состязаться, да Хумбаба - злобное чудище гор. Благослови же его, пусть он станет мне братом.
Взглянула на Энкиду всеведущая Нинсун и тихая, грустная улыбка на мгновение осветила ее лицо. В этот миг разглядела она и те подвиги, что он совершит, и тот страшный конец, который боги начертят Энкиду среди судеб людей.
Но знала она и другое: пока не прожита человеком день за днем его жизнь до конца, нет у судьбы точного рисунка, может измениться она, как меняют свое течение реки.
- Я рада, - сказала всеведущая, - что и сын мой, нашел, наконец, друга, равного себе. Береги же, Энкиду, его, словно брата, а я принимаю тебя в свои сыновья.
Так же тихо, как и вошли, покинули Гильгамеш и Энкиду жилище Нинсун.
* * *
Покинули Гильгамеш и Энкиду жилище нинсун, и царь снова отправился заниматься делами города. Лишь далекие от власти наивные люди могут подумать, что царская жизнь проходит в беспечности.
В городе лишь Энкиду бродил в праздном бездельи. Здесь, в Уруке, ему не надо было думать о пище - еду доставляли слуги на широких блюдах из золота. И прозрачную, как горный хрусталь, прохладную воду из темных глубин царского колодца приносили ему. И сикеру - веселящий напиток он мог пить сколько угодно.
Только не хотелось ему веселиться.
Энкиду страдал от безделья. Его брат и друг Гильгамеш днем вершил дело в суде, осматривал корабли, что вязали из охапок тростника, заготовленного на берегу реки, мастерские оружейников, выезжал на поля, проверял, как роют каналы. Ночью же он встречался в храмовых брачных покоях с богинями, и был занят от утра до утра.
Энкиду, умащенный елеем, в белом дорогом одеянии, которое ежедневно меняли ему слуги, слонялся по жарким улицам среди праздных, освобожденных от работ стариков и не знал, чем бы себя занять. Он чувствовал, что силы его от безделья уходят.