И когда толпа снова взорвалась в одобрительных аплодисментах, панель с лампочками загорелась и запульсировала, как будто произошло короткое замыкание. Странное сияние цветов и преломление произвели неожиданный эффект: некоторые лица в аудитории казались окостенелыми и отделенными от остальных, другие же — зачастую изрядно искаженными.
— Это не… Гигантские пятна от кори?
— Да! Так точно! Это гигантские пятна от кори!
— Ба, — гневно содрогнулся доктор и снова начал через бинокль разглядывать публику. — Я ухожу, Фрост! — резко окрикнул он Фроста. — Держи этого человека под прицелом и свяжись со мной — снова в «Мэйфэйре». — Сказав это, он, на нетвердых ногах, стал продвигаться на выход из студии, вызвав негодование охранника, стоящего у двери, и оставляя Фроста, чье лицо ничего так сильно не напоминало, как холодный гладкий камень.
18
Ральф и Барби устроились в кабриолете, в огромном театре для автолюбителей, и теперь Ральф смешивал два виски с кока-колой в бумажных стаканчиках, которые он только что достал из бардачка.
— «Будь готов» — это наш девиз! — весело произнесла Барби.
Прелестная девушка лучезарно улыбалась; Ральф предложил ей пойти после сеанса в «Месье Крок», модный клуб-ресторан на Сансет Стрип. И по этому случаю Барби надела свое чудесное чесучовое, простое, строгое, красивое платье с тонкой, мерцающей линией жемчужно-розовых пуговиц, которые окаймляли ее груди, как теплые стрелы. Ее волосы были зачесаны назад, с двумя маленькими гребенками, оставляя белую линию пульсирующего горла, вызывающе изогнутого, и под натянутыми сухожилиями можно было различить биение пульса. На первый взгляд, мимолетно, когда ее лицо было спокойно, она могла напоминать убийственно сексуальную лесбиянку-инженю, но под этой маской отполированного лоска девушка скрывала свою хрупкую сущность, нежную, окруженную теплом атласа и кружев.
— Ну так выпьем! — сказала шаловливо, подняв свой стаканчик.
— Выпьем за леди! — парировал Ральф. — Задницы вверх!
Барби скорчила кислую мину, сначала в насмешливом выговоре, чтобы Ральф устыдился своего тоста, а затем в искреннем отвращении, попробовав напиток.
— Уф-уф, — многозначительно сказала она, покачала головой и вернула Ральфу почти полный стаканчик. — Нет, спасибо. Налей мне еще кока-колы, пожалуйста.
Ральф с видом комичного упрека добавил кока-колы в ее чашку, а Барби в свою очередь благовоспитанно отодвинулась в сторону бокового окна и, как будто оставив юношу на испытательный срок, уставилась на отдаленный экран, на котором в данный момент демонстрировался новостной блок двухнедельной давности. Пока что они сидели в относительной тишине — поскольку Ральф выключил маленький усилитель, который работник кинотеатра прикрепил к их окну, — как одна из сотен пар, каждая из которых, отдельно, в темноте, в безбрежном парковочном пространстве, приютилась и смотрела утратившие новизну, безмолвные, полные боли и горя мировые новости… постепенно начал капать дождь.
Ральф закрыл окно со своей стороны и, видя, что Барби не может справиться со своим окном, наклонился, чтобы помочь ей, и легко поцеловал ее в висок.
— О, начинается дождь, — сердито сказала Барби, замерев от проявления такого внимания. — А я не взяла шарф! О, как это ужасно!
— О, я не знаю, — сказал Ральф, — может быть, это и к лучшему. — Он стал энергично наводить порядок в машине, здесь и там поправил матерчатую крышу и закрыл крышку вентилятора. Он включил радио и отыскал на какой-то волне мягкую музыку, а Барби безнадежно смотрела на все это. В преломлениях света, идущего с экрана и отражающегося от панели радио, ее спокойное лицо менялось в полутьме, как будто высеченное скульптором-волшебником, отображая грани ее красоты, которые были постоянными и ускользающими одновременно, и казалось, в ее глазах пляшут маленькие огни.
— Но у меня ничего нет, — объявила она, — что я могу одеть на голову!
Оказалось, что в матерчатой крыше как раз над головой Барби была маленькая дырка, и еще до того, как Ральф успел внять ее жалобе, капли дождя стали падать на девушку. И стало понятно, что ничего не остается делать, кроме как перебраться на заднее сиденье. Ральф освободил пространство, подвинув свое кресло прямо к рулю, и когда Барби — осторожно пытаясь перебраться назад со стаканчиком в руке — протянула было стаканчик Ральфу, он поторопил ее делать этот маневр побыстрее, и даже в самом крайнем случае это было бы вполне осуществимо, поскольку у юноши были заняты обе руки — одной он удерживал откинутое кресло, а другой держал свой стаканчик, так что Барби благополучно перебралась. Она прикончила свой виски в один глоток, состроив жуткую гримасу, но тут же снова обрела вполне счастливый и довольный вид, как будто эта шалость полностью могла быть оправдана данными обстоятельствами.
И минуту спустя они уже уютно сидели рядышком, на заднем сиденье, и все вокруг, казалось, стало темнее и каким-то образом предполагало абсолютное уединение, и когда Ральф снова налил им выпить, на дальнем экране наконец начался фильм, «Грозовой перевал», но изображение раскололось, как и кадры на экране, под ручьями дождя, хаотически стекающими по лобовому стеклу, а из такой близкой мягко сияющей панели радио играла музыка, «Настроение индиго».
— Ты любишь танцевать? — спросил Ральф, не обращая внимания на фильм.
— Ммммм. Люблю, — мягко сказала Барби, глядя прямо перед собой.
Он взял ее за руку и робко сжимал ее. Она, казалось, приняла это как необходимую часть для просмотра фильма, но потом она один раз взглянула на него, быстро, улыбаясь с каким-то вкрадчивым намеком, и кивнула на экран.
Ральф, не отводя глаз от ее лица, положил другую руку на сиденье за ее спиной и на секунду наклонился ближе, чтобы поцеловать ее в губы, но девушка отвернулась и даже отодвинулась немного назад. Так что у юноши получилось поцеловать ее всего лишь в щеку, и она мягко позволила ему это сделать.
— Я люблю тебя, — сказал он нежно, а она уставилась на него своими огромными глазами с выражением тихого изумления.
И Ральф посмотрел в эти глаза, посмотрел почти с любовью. Затем, внезапно и сильно, он обхватил ее плечи руками, словно тисками, и прижал девушку к себе, левой рукой взял ее за подбородок и поцеловал так крепко и уверенно, что она смогла только хныкнуть сквозь сжатые зубы. Барби с неподдельным ужасом оттолкнула его руку, прикасающуюся к ее лицу, но рукой, которой он обнимал девушку, Ральф поймал ее отбивающуюся руку и быстро схватил за запястье.
Внезапно подвинувшись ближе, Ральф зажал левую кисть девушки между их телами, и теперь, когда ее крепко держали за обе руки и подбородок, Барби была абсолютно беспомощна. Ее дрожащие губы оставались непреклонными под его губами, и вся она содрогалась, стараясь вырваться, словно в конвульсиях, одетая в смирительную рубашку: она не могла сделать ничего, только извиваться и лягаться коленями, и она извивалась в разъяренном отчаянии, но только несколько мгновений. Затем она сдалась, вяло, в безнадежном истощении, а юноша поцеловал ее долго и сильно, исследуя губами ее губы, гладя ее пальцами по щеке, пытаясь разжать зубы, как будто хотел влить ей в рот лекарство.
Правой рукой Ральф обнимал Барби за шею и плечи, и этой же рукой он держал ее собственную за запястье, рядом с ее головой, в то же время своими пальцами он нежно поглаживал ее ухо и волосы. Она все еще не размыкала зубов, но глаза ее сейчас были закрыты — как показалось, почти безропотно, — и Ральф, без сомнения, принял это за хороший знак и продолжал целовать ее с неослабевающей силой, с возрастающим жаром, нежно покусывая ее губы, пока, наконец, глубоко вздохнув и почти рыдая, она не разжала зубы, все больше, полностью открывая рот; и когда он в свою очередь ослабил хватку на ее запястье, а затем доверительно отпустил, девушка решительно обвила этой рукой вокруг его шеи, прижалась к нему, словно ее желание было еще больше и неистовей, чем его собственное. И он тут же отпустил ее подбородок и положил руку ей на грудь. Барби резко отвернула лицо, одновременно отдергивая руку с его шеи и схватив его за эту ужасную руку