— Доктор, — искренне начала она, но тем не менее достаточно быстро, чтобы доктор не подумал, что она это отрепетировала. — Я надеюсь, я могу говорить с вами конфиденциально. Как вы знаете, я всегда обожала вашу работу здесь, в Клинике, и с того момента, как я стала старшей медсестрой, я глубоко уважаю вас лично. Я каким-то образом чувствую себя ближе к вам, чем к кому-либо из нашего персонала, и — да, я подумала, вероятно, вы захотите знать, что вас попросят остаться на собрание директоров сегодня вечером и заместить доктора Чарльза в качестве старшего хирурга, когда в следующем месяце он уйдет в отставку.
Доктор изящно глотнул бренди.
— Хорошо! Я должен сказать, что время от времени я представлял себе это — основываясь на слухах, конечно, — но старался сдерживать свои ожидания, чтобы не быть в итоге разочарованным. Могу я спросить вас, откуда вы это знаете, медсестра Торн?
— Это больше не слухи, доктор. Салли Вестон в главном офисе — машинистка мистера Робертса — сказала мне. Естественно, по секрету. Собрание будет в 5.20, уже очень скоро. Вот так произошла утечка информации.
— Да. Да. Вероятно. Относящийся к делу слух, всплывающий в последнюю минуту, часто бывает решающим. Вот так. Что ж, медсестра Торн, значит, мы будем работать вместе. — Доктор приподнял свой стакан с воодушевлением. — Мои поздравления.
Элеанор Торн зарделась улыбкой, присоединившись к тосту.
— Могут быть некоторые реорганизационные дела, которым мы уделим внимание позже, — сказал доктор с великим пониманием. — Вы могли бы взять это на свое рассмотрение и передавать их мне, если какие-либо предложения будут стоящими. Когда придет время.
— Спасибо, доктор, — сказала медсестра Торн, вставая и готовясь уйти. — Спасибо — и поздравляю.
— Спасибо вам, моя дорогая. Предупрежден — как говорят — значит, вооружен.
В пять часов доктор Эйхнер срочно позвонила одна постоянная пациентка, которой он кратко ответил с мягким предостережением:
— Я понимаю, с чем мы боремся, миссис Кранелл. Ваша оценка крахмала не принимает в расчет сою, и хорошо, я думаю, что мы посмотрим на результаты через недельку или около того.
Затем позвонила мисс Смарт, чтобы сообщить, что доктора попросили остаться на собрание директоров в 5.20. Мисс Смарт довольно стыдливо пересказала слух, который в настоящий момент ходил вокруг с открытой, официальной санкцией. Доктор Эйхнер снова устроился, на этот раз в огромном кожаном кресле, с показаниями автомобильных испытаний. Он только что решил заменить «Делахайю» на новый «Гордини», и это решение его взволновало. Затем, в момент раздумий, он встал и подошел к окну. Затерянный в мире фантазий, его мозг скитался по заброшенным ветреным высотам Андорры и бесконечным залитым луной дорогам Испании, по которым человек может ехать сто миль и не встретить ни единой машины.
— Вам не повезло, — сказал снизу Гарсиа.
Доктор вздрогнул. Он не заметил этого садовника-мексиканца, вяло работающего на клумбе внизу.
Гарсиа прикоснулся к шляпе, слегка улыбаясь.
— Да. Как ты поживаешь, Гарсиа? — спросил доктор.
Садовник кивнул головой, улыбаясь.
— Вам не повезло, — повторил он, — потерять деньги.
— Да, но это не так, — весьма добродушно сказал доктор. — Их, между прочим, нашли. Они их нашли, полиция. — Он говорил достаточно громко, как будто садовник был глухим.
— Да, — сказал Гарсиа, — полиция. — Он кивнул, показывая, что понял, и его улыбка стала перекошенной и смешной.
— Мне нужно деньги, — сказал он.
— Что ты говоришь? — сказал доктор Эйхнер.
— У меня двадцать три доллара в неделю. — Он поднял пальцы. — Два-три, — сказал он. — Нужно двадцать шесть. Моя жена иметь ребенок.
Доктор Эйхнер кивнул с сочувствием, но ничего не сказал.
— Двадцать шесть, — повторил садовник, поднимая пальцы. — Два-шесть.
— Да. Тебе, очевидно, следует поговорить об этом в офисе мистера Робертса. Я уверен, что они пересмотрят… — Доктор коротко прервался, пристально глядя на Гарсиа, так как тот стоял, качая головой и все еще улыбаясь, как казалось, несколько искусственно.
— Вы, доктор, — сказал он, указывая пальцем на Фреда Эйхнера. — Вы будете говорить?
— Ну, — сказал доктор, — это едва ли является моей обязанностью — просить…
— Вы новый босс в Клиника, да?
— Вероятно, — сказал доктор, позволив раздражению проявиться. — Но это едва ли будет моей обязанностью…
— Моя жена не иметь ребенок, — сказал Гарсиа монотонно. — Она уже иметь три ребенка. Расходы. У меня расходы. Здесь. — Он неожиданно указал на клумбу под окном, где стоял доктор. — Я положить новые семена — здесь. Старые семена сломал отпечаток. Здесь. — И он показал на то, что могло было быть аккуратным пятном глубиной в инч, которое доктор Эйхнер отпечатал плоским ботинком Тривли.
— Отпечаток ноги? — мягко сказал доктор. — Какой отпечаток?
— Отпечаток вора, — сказал Гарсиа с медленным ударением. — Отпечаток-женщина-украстъ-деньги.
И глаза обоих мужчин встретились в спокойном обаянии.
— Там был отпечаток? — сказал доктор, не веря тому, что произошло. — Вчера?
— Да. — Улыбка садовника выглядела странной и механической. — Я найти. Старые семена не хорошо, да? Новые семена. Деньги. — Затем он сделал жест, повернув открытую ладонь к доктору. — Вы поговорить с мистер Робертс офис, пожалуйста?
— Когда вы нашли отпечаток? — воскликнул доктор Эйхнер глухим голосом.
— Когда вор бежать, я видеть. Вор прыгнуть в цветы и бежать, да?
— Вы видели?
— Да. Я видеть, как вор бежать.
— Вы видели, — тупо повторил доктор.
Смех садовника был словно деревянный.
— Я видеть вор бежать! — вскричал он, уморительно покачиваясь. — Я найти отпечаток! Найти! Полиция, да? Полиция! Полиция искать отпечаток! Я найти. Да? Отпечаток найти.
Доктор отвел глаза от Гарсиа и долгий момент, казалось, оглядывал туманный горизонт, закат дня. Он откашлялся.
— Вы говорите — двадцать три на двадцать шесть?
— Да, — сказал Гарсиа. — Двадцать шесть. Два-шесть.
— Я думаю, это можно устроить, — спокойно сказал доктор. — Да, я думаю, что это можно устроить.
Садовник повернулся, чтобы уйти, дотронувшись до кепки.
— Мало, да? Два-шесть. — Он улыбнулся доктору очень теплой улыбкой. — Семена не стоить много! Семена не стоить много этот год. — И он медленно пошел прочь, в свет умирающего дня, ударяя лопатой по своей ноге.
30
Концерт в школе был в десять вечера, и когда Ральф позвонил Барби, примерно за два часа до того, как он должен был ее забрать, она спросила, весьма непринужденно, должны ли они одеться официально, после чего Ральф засмеялся, сказав: «Нет, наоборот».
Тем не менее, когда Ральф заехал за ней, она появилась у двери, одетая в новую шляпку, на высоких каблуках и в своем изумительном черном, а сам Ральф был одет просто, в студенческом стиле, в спортивную куртку и рубашку с расстегнутым воротником.
Когда она уселась в машину, Ральф поцеловал ее, но Барби отшатнулась, говоря:
— Осторожно! Можешь помять!
И они уехали.
Над лобовым стеклом со стороны девушки был козырек от солнца с зеркалом с обратной стороны, и, неожиданно включив свет над головой, Барби повернула зеркало, чтобы посмотреть, как она выглядит. Машина ехала, и она начала говорить с возрастающей оживленностью. Пока она говорила, она вполне открыто и пока без всякой нарочитой суеты поглядывала в зеркало и отмечала свой образ и выражения, даже когда эти выражения внешне были искренни или неожиданны, такие, как ухмылки, выражение дурного предчувствия, отвращения, недоверия, стыда и даже обожания.
Это было далеко не тщеславие. Фактически это было, как будто она искренне пыталась принять юношу и саму себя серьезно, и, постоянно возвращаясь к своему отражению в зеркале, она могла великодушно дать то, чего, очевидно, не было в действительности и драматической обоснованности.