— Вы закончили? — поинтересовался он с высокомерным видом.
— Нет! — огрызнулась Элизабет. Она была рассержена и обижена и хотела отплатить ему той же монетой. — Вы же всегда знали, что за вас выйдут исключительно ради денег. Разве не так полагается в вашем кругу?
— Да, — согласился Джеймс прохладным тоном. — Брак по расчету предназначен мне судьбой. Так поступили мои родители, а до этого их родители и так далее. Я могу смириться с браком без любви, если он основан на деньгах. Так меня воспитали. — Он подался вперед, пока его губы не оказались так близко от нее, что она ощутила его дыхание. — Но с вами я не потерплю ничего подобного.
— Почему же? — прошептала она, не в состояния отвести взгляда от его глаз.
— Потому что между нами существует вот это… Стремительным движением он обхватил затылок Элизабет и нашел ее губы. А затем прижал ее к себе с таким неистовством, что у нее мелькнула мысль, что им движет гнев. Однако, несмотря на яростную силу его объятий, губы его скользили по ее губам с ошеломляющей нежностью.
Это был поцелуй, за который не жалко умереть, поцелуй, который она не смогла бы прервать, даже если бы адский огонь лизал ее пятки. Пульс ее участился, внутренности трепетали. Высвободив руки, Элизабет обняла его, скользя ладонями по спине и шее, пока не погрузила пальцы в густые завитки волос на затылке.
Джеймс шептал слова любви, лаская губами ее щеку. Добравшись до уха, он пощекотал языком мочку, чуть не замурлыкав от удовольствия, когда она запрокинула голову и подставила ему точеную шею.
Это неизменно воспламеняло Джеймса. Но то, что он испытывал сейчас, могло свести с ума. У Элизабет были настолько светлые волосы, что переход от них к коже казался едва заметным. От нее исходило возбуждающее, присущее ей одной благоухание — нежный аромат роз с примесью душистого мыла.
Он прошелся губами по ее шее, задержавшись на ключице, чтобы отдать должное ее изысканной линии. Верхние пуговицы ее платья были расстегнуты. Джеймс не помнил, чтобы расстегивал их, но, видимо, он это сделал и ощутил восторг при виде узкой полоски обнаженной кожи.
Часто дыша, Элизабет что-то шептала в его волосы, когда он приподнялся, чтобы прильнуть губами к углублению у нее под подбородком. Он слышал ее тихие возгласы и вздохи, приходя в еще большее возбуждение от явных свидетельств ее желания. Она хотела его, хотя и не отдавала себе в этом отчета, но он знал правду. Этого она не могла утаить.
Наконец он нехотя отстранился, не убирая рук с ее плеч. Оба они дрожали, тяжело дыша, и нуждались в поддержке друг друга. Джеймс не был уверен, что устоит на ногах, да и Элизабет выглядела не лучше.
Он жадно смотрел на нее. Волосы ее растрепались, выбившиеся из пучка прядки, казалось, тянулись к его губам. Джеймсу понадобилось все самообладание, чтобы не прижать ее к себе.
Ему хотелось сорвать с Элизабет одежду, уложить ее на мягкую траву и сделать своей самым примитивным из всех возможных способом. А затем, когда у нее не останется сомнений, что она окончательно и бесповоротно принадлежит ему, Джеймс сделал бы это снова, но на этот раз медленно, исследуя каждый дюйм ее тела руками и губами, пока, разгоряченная, она не выгнется от желания…
Он резко убрал руки с ее плеч. Не следует касаться ее, пока его мысли принимают столь опасный оборот.
Обессиленно прислонившись к дереву, Элизабет подняла на него громадные голубые глаза. Она облизнула губы, скользнув по ним языком, и Джеймса словно ударили под дых.
Он отступил еще на шаг. С каждым ее движением, с каждым легчайшим вздохом его самообладание таяло. Он не доверял собственным рукам, изнемогавшим от желания коснуться девушки.
— Когда вы признаете, что хотите выйти за меня замуж по этой причине, — произнес он горячо и страстно, — тогда я женюсь на вас.
По прошествии двух дней Элизабет все еще трепетала при одном воспоминании об этом поцелуе. Он ушел, а она осталась под деревом. Чувства ее пребывали в смятении, голова кружилась. Она простояла так еще минут десять, уставившись невидящим взором в ту точку, где в последний раз видела его. А затем, очнувшись от потрясения, вызванного его страстными объятиями, опустилась на землю и заплакала.
Элизабет понимала, что лукавит, убеждая себя, будто хочет выйти за Джеймса из-за его денег и титула. Какая ирония, в сущности! Она потратила целый месяц, смиряясь с печальной участью выйти замуж за богатого, а в итоге влюбилась в человека, обладавшего достаточным состоянием, чтобы обеспечить ее семью. И все испортила.
Пора признать, что она любит Джеймса. Вернее, человека, который выглядит в точности как он. И не важно, что там говорят леди Дэнбери и Рейвенскрофты. Скромный Джеймс Сидонс не может обитать внутри надменного маркиза Ривердейла. Такое просто невозможно. Каждый из них занимает определенное место в британском обществе. Истина, которую усваиваешь с детства, особенно если ты дочь мелкопоместного дворянина, выросшая на периферии высшего света.
Можно, конечно, пойти к Джеймсу и признаться, что ей нужен он, а не его деньги, — и все проблемы тотчас разрешатся. Она выйдет замуж за любимого человека, располагающего значительными средствами, которые ей так нужны. Но как избавиться от мучительного подозрения, что она совсем его не знает?
Со свойственной ей практичностью Элизабет понимала, как мало шансов узнать толком мужчину, за которого выходишь замуж. Ухаживание обычно не заходит дальше поверхностного знакомства.
Но с Джеймсом все обстояло иначе. Точно так же как он, по его словам, не желал брака по расчету именно с ней, так и она сомневалась, что вынесет союз с ним без доверия. С кем-нибудь другим — возможно, но только не с ним.
Элизабет закрыла глаза и откинулась на постели. Последние два дня она почти безвылазно просидела в своей комнате. После нескольких неудачных попыток поговорить с ней дети ограничились тем, что оставляли подносы с едой у нее под дверью. Сьюзен готовила любимые блюда Элизабет, но большая их часть оставалась нетронутой. Разбитое сердце, как выяснилось, не способствует аппетиту.
Услышав осторожный стук в дверь, Элизабет повернула голову к окну. Судя по солнцу, пришло время ужина. Если не отвечать на стук, они оставят поднос и уйдут.
Стук, однако, повторился. Элизабет со вздохом заставила себя подняться. Она пересекла комнату и открыла дверь, обнаружив за ней всех юных Хочкисов в полном составе.
— Это тебе, — сказала Сьюзен, протягивая кремовый конверт. — От леди Дэнбери. Она хочет тебя видеть.
Элизабет удивленно приподняла бровь:
— Ты уже читаешь мою корреспонденцию?
— Еще чего! Лакей сказал, которого она прислала.
— Правда-правда, — вставила Джейн. — Я тоже слышала.
Протянув руку, Элизабет взяла конверт и посмотрела на детей. Они с ожиданием взирали на нее.
— Что же ты не читаешь? — не выдержал Лукас. Джейн двинула брата локтем под ребра.
— Лукас, не дерзи! — Она взглянула на Элизабет. — Ну давай читай.
— А теперь кто дерзит? — поинтересовалась Элизабет.
— Ты хоть распечатай его, — предложила Сьюзен. — По крайней мере отвлечешься от…
— Довольно, — угрожающим тоном произнесла Элизабет.
— Нельзя же вечно предаваться жалости к себе.
Элизабет издала шипящий звук, сопроводив его тяжелым вздохом.
— Но хоть на пару-то дней я имею право?
— Конечно, — примирительно сказала Сьюзен. — Но даже из этого расчета твое время истекло.
Элизабет тяжело вздохнула и надорвала конверт, задаваясь вопросом, насколько дети в курсе дела. Она ничего им не говорила, но они были неутомимы, как ищейки, когда дело касалось чужих секретов, и она готова была поспорить, что половину истории они уже раскопали.
— Разве ты не собираешься его открывать? — возбужденно спросил Лукас.
Элизабет посмотрела на брата. Он подпрыгивал на месте от нетерпения.
— Не понимаю, почему тебя так волнует, что пишет леди Дэнбери, — заметила она.
— Я тоже не понимаю, — проворчала Сьюзен и шлепнула Лукаса по плечу, чтобы утихомирить.
Элизабет только покачала головой. Если Хочкисы снова препираются, значит, жизнь возвращается в нормальное русло, что уже хорошо.
Не обращая внимания на протестующие возгласы, которые издавал Лукас, недовольный рукоприкладством сестры, Элизабет вытащила из конверта листок бумаги и развернула его. Ей понадобились считанные секунды, чтобы пробежать его глазами, и изумленное восклицание слетело с ее губ.