Однако у Марата и по сей день есть убежденные защитники и даже горячие поклонники. Особенно их много среди иностранных историков. Марат же был вдобавок ученый. Его научные заслуги теперь превозносятся поклонниками. В нем видят предвестника чуть ли не всех учений современной физики, химии и физиологии. Правда, видят это в нем больше историки, чем настоящие ученые. Если б Марат не был «другом народа», то, конечно, никому не пришло бы в голову изучать и переиздавать его научные шедевры. Он высмеивал Ньютона и называл шарлатаном Лавуазье. «Друг народа» до революции был монархистом; да эта «идеологическая надстройка» и соответствовала его «классовому базису»: он был врачом свиты графа д’Артуа, вращался в высшем обществе и имел связь с маркизой.
Есть два Марата: Марат до революции и Марат во время революции. Первый достаточно понятен. Это был человек с нетерпимым характером. С другой стороны, человек с немалыми достоинствами: большого трудолюбия, больших знаний, энергичный, честный и бескорыстный. Чудовищная нервность у него сочеталась с манией величия, а мания величия дополнялась патологической завистливостью. Можно понять, что он завидовал Вольтеру, признанному королю писателей, — вдобавок престарелый Вольтер посвятил одной из его книг весьма ядовитую и остроумную рецензию. Можно понять и то, что он ненавидел Лавуазье: великий химик упорно не обращал внимания ни на его работы, ни на его нападки. Марат завидовал Ньютону, которого в глаза никогда не видел и который умер задолго до его рождения. Мировую славу Ньютона он рассматривал как личную себе неприятность.
Все это было — до Революции — довольно безобидно. В центре духовных интересов Марата тогда были, по-видимому, рецензии. Он с большим беспокойством следил, как бы не перехвалили других, и очень старательно, хоть не слишком удачно, устраивал рекламу себе. Жирондист Бриссо, бывший ему приятелем, получал от него для помещения в журнале готовые отрывки рецензий, — Марат писал о Марате в самых лестных выражениях, горячо, по разным поводам, пожимая себе руку.
Для людей, подобных «другу народа», революция — это миллионный выигрыш в лотерее. Французская революция дала Марату то, чего его лишали и Ньютон, и Лавуазье, и Вольтер. Он получил возможность выставить свою кандидатуру в спасители Франции.
Он избрал верный путь, частью сознательно (человек он был весьма неглупый), частью следуя своей природе, которая быстро развивалась. Марат «творил новую жизнь», но и новая жизнь творила Марата. Его природная завистливость нашла выход в травле, мания величия осложнилась манией преследования, а болезненная нервность стала переходить в сумасшествие — сначала медленно, потом все быстрее. Вероятно, тяжелые страдания от страшной болезни сыграли здесь немалую роль. В последний год жизни он почти не спал, питался крепким кофе, да еще странным напитком — миндальным молоком, настоянным на глине. Писал он обычно в ванне и проводил в ней большую часть дня: теплая вода облегчала его мучения. В своих последних статьях он требовал 260 тысяч голов контрреволюционеров, ровно 260 тысяч, не больше и не меньше (в начале революции «друг народа» был гораздо умереннее: настаивал только, чтобы на 800 деревьях Тюильрийского сада были повешены 800 депутатов с графом Мирабо посредине). Вызванные им страшные сентябрьские убийства достаточно ясно показывают, чего можно было ждать от диктатуры Марата.
Шарлота Корде
В характере Шарлотты Корде мало что женского. Ей было 25 лет. Вся ее жизнь, кроме одной недели, никакого значения не имеет. Но зато та неделя, 11 —17 июля 1793 года, имеет бессмертное историческое значение. Шарлотта Корде приехала из нормандского городка в Париж для того, чтобы убить Марата. Эта девушка выследила и зарезала в ванне «друга народа» так же хладнокровно, как старый опытный охотник выслеживает и бьет в лесу опасного зверя. Затем последовал арест, суд, гильотина. Все это она приняла как неизбежное.
Шарлотта Корде являлась правнучкой Корнеля, и все французские историки неизменно это подчеркивают. Ее ответы следователям и судьям дошли до нас не в газетных статьях и не в воспоминаниях современников, а в сухой, деловитой, фотографически точной передаче судебного протокола. И в самом деле, многие из этих ответов могли бы затмить знаменитейшие стихи ее предка. Корнель имел полную возможность оттачивать месяцами свои «Пусть он умрет». Шарлотта отвечала немедленно на вопросы, которых, естественно, не предвидела. «Кто внушил вам столько ненависти?» — «Мне чужой ненависти не требовалось, у меня было достаточно своей». Сила ответа именно в том, что она и не думала о корнелевских фразах, — так рисоваться почти невозможно. Самыми простыми, ясными словами она объясняла свою теорему Монтане и Фукье-Тенвилю; не ее вина и не ее заслуга в том, что эта теорема была так страшна.
На суде и на следствии она имела дело с врагами. Но ее предсмертные письма обращены к друзьям. Письмо Шарлотты к Барбару, написанное за три дня до казни, наполнено юмором: «Гражданин, вы пожелали узнать подробности моего путешествия. Я не избавлю вас ни от одной мельчайшей подробности».
Легкий юмор не покидал ее. В защитники она хотела пригласить — Робеспьера. Она видела страшное тело в ванне, поток крови, хлынувший из-под ее кинжала, остановившиеся стеклянные глаза — и через два дня пишет: «Уже два дня я наслаждаюсь покоем». Ш. Корде не верила в Бога; ее загробная жизнь — «елисейские поля» газет того времени. О своих друзьях она пишет: «Они будут счастливы, когда увидят меня на небесных елисейских полях рядом с Брутом...» Тогда ни одна статья не обходилась без кинжала Брута. По зловещему совпадению, о кинжале Брута писал в ванне и Марат за несколько минут до прихода Шарлотты. Марат высказывал надежду, что кинжал Брута сразит прусского короля.
Самое слабое в показаниях Шарлотты Корде — это объяснение, которое она дает своему делу. Она даже возводит на Марата напраслину, обвиняя его в финансовых спекуляциях, — в этом он был совершенно неповинен.
Убийство Марата много раз описывалось весьма подробно. Самый точный рассказ о нем принадлежит Кабанесу и Дефрансу; самый талантливый, бесспорно, Ленотру.
...В двенадцатом часу утра Шарлотта Корде подъехала на извозчике к дому № 30 по улице Кордельеров, поднялась по лестнице к квартире Марата и позвонила. Ей открыла дверь Симон Эврар. Хорошо одетая миловидная барышня (как известно, показания современников о наружности Шарлотты резко расходятся). Одни говорят, что она была красавица. Другие решительно это отрицают. Шарлотта заявила, что желает поговорить с «другом народа». Это желание не понравилось некрасивой сожительнице Марата. Симон Эврар не впустила гостью, сказав, что «друг народа» по утрам не принимает.
Шарлотта вернулась в гостиницу и отправила Марату по городской почте письмо, в котором просила ее принять по очень важному делу. В шестом часу вечера Шарлотта Корде послала за парикмахером. Когда ее прическа была готова, она переоделась и в белом платье, в шали, в высокой шляпе с черно-зеленой кокардой, с веером в руке отправилась снова на улицу Кордельеров. За корсажем у нее был спрятан большой столовый нож с черной рукояткой, утром купленный в Пале-Рояле. Почему она избрала нож, а не пистолет? Никак нельзя было предвидеть, что «друг народа» примет ее голый, в ванне.
Симон Эврар снова отказалась принять нарядную даму. Шарлотта настаивала. Марат в ванной услышал их спор и, узнав в чем дело, велел позвать посетительницу в ванную. Нравы в революционной Франции были вольные.
Он сидел в ванне напротив географической карты, висевшей на стене между двумя пистолетами. Над картой была сделана надпись — одно слово: «Смерть», — этот человек до конца своих дней оставался плохим литератором. Шарлотта села рядом с ним на табурет.