- На черта мне сдался Батум! - сказал капитан, пряча письмо. - Мы этого типа и здесь прищёлкнем. Но всё же письмо вызвало у капитана множество сомнений. Какие личные счёты: уж не нашёл ли Батурин Нелидову и не влюбился ли в неё? Сомнения окончились тем, что капитан пошёл на телеграф и послал Батурину телеграмму:
"Объясните галиматью относительно личных счётов. Не собираетесь ли жениться на Нелидовой? На болезнь наплюйте."
С телеграфа капитан вернулся на бульвар, где вечером можно было встретить любого нужного человека. В низеньких кофейнях щёлкали костяшки домино. После света кофеен море казалось кромешной бездной. Шум волн переливался с юга на север вдоль парапета и возвращался обратно. Монотонность этого шума усыпляла. Капитан сидел на парапете, дремал и думал, что, пожалуй, ему одному не под силу взять Пиррисона. Как всегда, почти достигнутая цель разочаровала его. Она далась случайно. А всё случайное капитан считал непрочным, вроде карточного выигрыша. Для него имело цену лишь то, что давалось путём борьбы и напряженья. Капитан подремал, потом встал, зевнул и пошёл в "Сан-Ремо". На бульваре он встретил американца в лимонных носках, подошёл к нему, поднял руку к козырьку и сказал мрачно: - Позвольте прикурить! - Пожалуйста, - ответил американец на чистейшем русском языке и протянул трубку. Капитан достал папиросу, размял её, разглядел американца и спросил по-английски: - Ну, как дела с табаком? - Ничего, - американец не выразил ни малейшего удивления. - У меня есть кой-какие ценности, - капитан понизил голос и оглянулся. Держать их опасно. Я хотел бы их сбыть. - Что вы имеете в виду? - Разная мелочь: бриллианты, золото, есть редкая художественная вещь икона, вырезанная из перламутра. Этой иконой благословили на царство первого Романова. - Откуда вы её взяли? - Из музея. - Капитан замялся и решил врать до конца. - Спас от большевиков. Вы знаете, - царь и всё прочее... Они был её уничтожили. В икону вделаны жемчуга. - Любопытно, - протянул американец, отвернулся и ответил по-русски: Нет, благодарю вас. Я спекуляцией не занимаюсь. И вам не советую. - Ну, погоди, - сказал ему в спину капитан. - Ты у меня доходишься! Американец обернулся и минуту в упор смотрел на капитана. Он как бы примеривался. Капитан мрачно изучал его лицо. Оба поняли, что они враги, и враги опасные. Капитан знал почему. Американец не знал, но догадывался, что капитан за ним шпионит. Толстая губа его презрительно вздёрнулась, показались широкие крепкие зубы. Он сказал, будто вскользь: "Будьте осторожны", - и быстро повернул в боковую улицу. Капитан вернулся к себе, звонил полчаса коридорному, тот не пришёл. Капитан в сердцах обозвал всех туземцев "здулями" и лёг, изнывая от духоты и мучаясь мыслью, что выдал себя с головой. - Вот чёртова страна! - сказал он и, огорчённый уснул. Утром он понял с необычайной ясностью, что дело проиграно. Вместо ловкого шахматного хода он пошёл на нелепое уличное столкновение. Батурин и Берг так не сделали бы. Они были хитрее и тоньше. Капитан ругал себя последними словами. Бревно! Бедь надо же было разыграть грубого и неуклюжего шпика. "Позвольте прикурить", потом чушь с иконой Романовых и, наконец, угроза: "Ты у меня доходишься". Он решил разузнать об американце всё, что возможно, вызвать Батурина и тогда уже действовать. Два дня он посвятил осторожным расспросам и узнал, что американец бывает в Сухуми очень часто. Жены у него нет. Живёт он в Тифлисе. Примерно раз в месяц приезжает в Сухум для погрузки табака. Значит время терпит. Тогда у капитана созрел сравнительно ясный план. Сначала надо найти Нелидову, если же дневник не у неё, а у американца ( в чём капитан был уверен ), то выудить дневник при помощи Нелидовой, поручив это дело Батурину. За Виттолем же неотступно следить. Этот план казался простым и приемлемым, - капитан гнал от себя мысль, что Нелидову, может быть, найти не удастся. - Мои парнишки найдут, - говорил он, улыбаясь, будто похлопывая невидимых парнишек по плечу. На капитана действовало, как и на всех, блистательное и густое сухумское лето. Зной дрожал дымчатой влагой. Всё вокруг - и море, и горы, и город сливалось в хрустальную чашу, полную искр, блеска, теней и ветра. Цвели мандаринники. Их запах изнурял капитана, железные нервы ослабли. По собственным его словам, он дал "слабину". Потом зацвели магнолии и принесли белую и сумрачную бессоницу. Капитан слушал по ночам голос моря и с досадой думал о наступлении утра. Оно кричало сотнями красок, было похоже на фруктовый базар, полно жестикуляции, шипения шашлычного сала и клекочущих звуков. Он сравнивал и думал, что в тропиках лучше: там краски шире, громаднее, там тишина... девственный воздух наполнен исполинским медленным солнцем, подчёркивающим эту тишину. Там солнце не мешало думать, а в Сухуме оно казалось таким же суетливым, как весь этот гомозящийся, дико вращающий белками город. "Театральщина, - думал капитан. - Вертят буркалами, а никому не страшно!" Капитан пристрастился к духану Харчилавы. На жестяной подставке были разложены помидоры. Внизу горкой лежали раскалённые угли. Помидоры лопались и выпускали ароматный сок. От углей тянуло синеватым угаром. Качич попахивал бурдюком, но изумительно прояснял голову. И помидоры, и угли, и качич были пурпурного цвета, как и лицо Харчилавы. Красный бараний жир плавал островами во всех кушаниях - в харчо, в лоби, в гоми, - есть их, не запивая вином, было немыслимо. Капитан успокоился, особенно когда узнал совершенно точно, что Виттоль Пиррисон уехал в Гудауты и вернётся через неделю. Он написал об этом Батурину в Керчь и Бергу в Севастополь и решил ждать. Дни напролёт он просиживал у Харчилавы, китель его пропах вином. Капитан предавался воспоминаниям. Завсегдатаи слушали его с большой охотой и каждого нового посетителя встречали шиканьем. Капитан курил крученные папиросы из красного, дерущего горла самсуна и рассказывал о запахе табачного дыма. Даже Харчилава переставал щёлкать на счётах и неохотно выходил в заднюю комнату за вином. - Мы, европейцы, потеряли нюх, - говорил капитан и с торжеством осматривал немногочисленную свою аудиторию. - Почему? Во-первых, насморки; во-вторых, сложнейшее смешение паршивых запахов. Вот, например, я курю. Как вы думаете, на какое расстояние распространяется дым табака? На две сажени? А я вам говорю - на десять вёрст. Я вам докажу! Я жил в Австралии, в Брисбене. А на севере Австралии, где ещё не вымерли дикари, жил русский врач, старик. Мы, австралийцы, прозвали его Львом Толстым. Он был нашим советчиком. У него был в лесу участок земли, он с сыновьями обрабатывал его и жил фермерством. Кругом леса: не леса, а стены - не продерёшься. От моря к усадьбе была прорублена дорога, так, в сажень, не шире, чтобы проехать повозке. На берегу, у начала дороги, стоял шест и трепался флаг, потерявший всяческий цвет. Погодите,- это как раз история о табачном дыме, слушайте дальше. Да, так вот... Я поехал к этому врачу, были дела от русской колонии. Меня высадил на берег почтовый пароход, и я пошёл по дороге через лес. Я шёл и, заметьте, курил трубку. Табак был чёрный, он называется "би-би". Курят его матросы, у сухопутных от него моментально начинается астма. И вот в версте от фермы меня встречает врач; он вышел ко мне навстречу. Я смотрю на него, как бык в зеркало: я ничего ему не писал, по дороге меня никто не видел. Там на десятки вёрст, кроме птиц, никого не встретите. Оказывается, к врачу, прибежал туземец и сказал ему: " К тебе идёт белый моряк, он высадился с парохода и прошёл уже половину дороги". - Я никого не видел, - сказал я врачу. - Дело в том, что и туземец вас не видел: он живёт в трёх километрах к западу от дороги. Когда вы шли, был ветер? - Да, сильный восточный ветер. - Ну, вот... - Доктор засмеялся. - Туземец узнал о вас по запаху табака. Он прибежал и говорит: " В лесу пахнет табаком, такой сильный табак курят только моряки, запах идёт от Кенгуровой Ямы на полдороге, должно быть, к тебе приехал белый человек". Вот и всё. Просто? Вот это нюх! По запаху трубки тебя вынюхивают издалека и кокнут за милую душу. Капитан вспомнил, что запах "вирджинии" помог ему найти Пиррисона и удовлетворённо ухмыльнулся. Среди слушателей капитана был некий Плотников, комсомолец, тихий курносый юноша, родом из Корчевы, Тверской губернии. Работал он в кооперативе. В Сухуме, среди магнолий, пальм и ультрамаринового неба, он был как-то не к месту. Звали его Аполлинарий Фролович, был он веснушчат, говорил, спотыкаясь на каждом слове, и жил с мамашей Настасьей Кирияковной на горе Чернявского, в маленьком деревянном домишке. О том, как он попал в Сухум, Плотников рассказывал, сокрушенно вздыхая и очень невнятно: выходило так, что, собственно, он не приехал, а его привезли, и не совсем привезли, а подбили товарищи. Ехали, мол, из Царицына, не то от голода, не то по поручению райкома - понять было трудно, а потом он с великим трудом выписал в Сухум свою мамашу. Он уступил капитану крошечную комнату. Сквозь дырявый её пол в изобилии лезли в комнату жуки, скорпионы, стоножки и прочая пакость и производили ночью такой шум, будто в комнате работал мотор. Капитан погрузился в неторопливое благодушие. Утром тихо шумели сады. Их обдувал тёплый черноморский ветер. Листва, покрытая слоем воска, блестела, как после обильного дождя, и пахла камфорой. В бамбуковой заросли мяукал котёнок, заблудившийся в необъятных этих джунглях. Медвежонок Плотникова Стёпа - лазил по войлочным пальмовым стволам. Капитан умывался во дворе водой из цистерны, поглядывал на море и пел. Пел он старинные украинские песни о хлопцах -запарожцах и сивой зозуле. Потом вместе с Плотниковыми он пил чай из кривенького самовара. Стол ставили под громадный банановый лист. Настасья Кирияковна покрывала его грубой скатертью. На эту идиллию сердито поглядывала из окошка хозяйка дачи, швейцарская гражданка Викторина Герман, глубоко ущемлённая революцией и вздорная старушонка. Наколка её тряслась от негодования, когда "свиньи-русские" сосали чай с блюдечка со звуком, похожим на хрюканье, и крошили зубами сахар. И ещё медвежонок - подлый и хитрый зверь! Он утробно ревел, качался на пальмах и спал на крыше цистерны. Когда он спал, старушка оставалась без воды, - медвежонка она боялась и думала, что Плотников завёл его нарочно, чтобы отравить ей существование. По ночам вокруг дома выли шакалы, и медвежонок глядел из комнаты в темноту зелёными хитрыми глазами, поахивал и скрёб затылок, точно говорил: " Эх, только дайте мне их, я им покажу". Ночью с гор свежей водой лился ветер. Капитан иногда просыпался, швырял через окно в шакалов припасёнными днём камнями и странные мысли приходили ему в голову. Например, он думал, что в этом старинном домике, тонувшем в зарослях лавровишни, может быть, жили во времена покорения Кавказа Лермонтов или Бестужев-Марлинский. В путеводителе от вычитал, что Лермонтов и Марлинский были в Сухуми и мучились здесь малярией. На базаре капитан встречал белокурых горцев с прозрачными лицами и очень светлыми глазами. Ему рассказали, что это - чистые потомки крестоносцев, флорентийцы, отступавшие из Палестины через Колхиду и застрявшие на тысячи лет на этих благословенных берегах. Своеобразие страны затягивало капитана медленно и крепко. Он ходил с Плотниковым на Новый Афон в горы и нашёл там остатки гранитных римских маяков и мраморные плиты с непонятными надписями. Впервые при виде этих сероватых, как бы восковых плот капитан почувствовал волнение, - неведомая ему история говорила тысячелетним каменным языком. Пахло нагретым лесом, под плитами шуршали ящерицы. В сумрачных маяках густо разрастались рогы маленьких лиловых цветов. Капитан говорил шёпотом. Ему чудилось, что он в древней Колхиде, небо сверкало над головой, с моря в лес проникали синие, радостные ветры. По берегам ледяных и шумливых рек песок блестел крупинками золота. Плотников говорил, что это серый колчедан, но капитану нравилось думать, что это чистое золото. Он намыл горсть золотых крупинок, но через день они почернели, и капитан с сожалением их выбросил. Сидя с Плотниковым в густых зарослях терновника, капитан курил, смотрел, как лиловый дым табака влетали, гудя, шмели, и слушал рассказ Плотникова. Плотников, спотыкаясь, говорил: - Вы знаете, я читал... вот в этих, значит, местах... через Колхиду проходила великая дорога в Индию... это её остатки... Она шла через Нахарский перевал на Дербент, потом через Персию... Здесь богатые города были... Золото добывали. Сюда ссылали лучших римских людей... Вот под этим камнем, понимаете, может быть, лежит Спартак какой-нибудь или полководец, изменивший Цезарю... чувствуете... сюда Одиссей приезжал за золотом... золотое руно называется... Я читал, - это, знаете, они так делали... брали баранью шкуру, клали её вот в такую речонку, например Келасуру, вода в шерсть наносила золотой песок... Отсюда и название - золотое руно. - Слушай, Плотников, - сказал капитан. - Вот перейдём к настоящему мирному строительству, тогда двинем, брат, с тобой по этому римскому пути, - обследуем. Академии наук рапорт напишем. Как думаешь, не стыдно будет таким делом заняться? - Что ж стыдно, товарищ Кравченко? Дело научное, чистое. - Так смотри, значит, двинем? - Двинем! Капитан подумал, что сейчас не хватает Батурина или Берга: они рассказали бы об этом римском пути так, что мурашки забегали бы по коже. Он вспомнил слова Берга : " Что бы вы ни делали, делайте с пафосом, иначе у вас ни черта ни получится". "Что ж, верно, - подумал капитан. - Славные ребята!" Дома после экскурсии в горы капитан застал письмо Батурина, -запоздалый ответ на телеграмму.
"Я пережил жестокое потрясение, - писал Батурин, - говорить о нём не буду, издали вы не поймёте. На Нелидовой жениться не собираюсь, бросьте ваши шуточки. Я, прежде всего, её не нашёл. Берг бездействует. Уже июль, а мы ни черта не сделали. Нажимайте, иначе мы сядем".
- На черта мне сдалось нажимать! - пробормотал капитан. - Погоди, получишь второе письмо, тогда запоёшь иначе. Но всё же он решил посвятить Плотникова в тайну поисков. Плотников подумал, поплевал на папироску и ответил: - Ну что ж. Помогу. Дело, по-моему, почти государственное. Он действительно помог. Через несколько дней он рассказал капитану, что Виттоль опять в Сухуме и сейчас уехал в Очемчиры за табаком. - Надо ехать вслед, - забеспокоился капитан. - Чёрт его знает, что у него там в Очемчирах. Плотников отпросился с работы на два дня, и они уехали. В Очемчирах Виттоля не застали, - час назад он выехал на лошадях обратно в Сухум. Капитан побагровел и стукнул кулаком по столу. Они сиделе в духане. - Сукин кот! - Он хмуро посмотрел по сторонам. - Опять я зеванул. Надо сейчас же жарить в Сухум. Духанщик посоветовал сговориться со шкипером Абакяном. Шкипер собирался вечером отойти в Сухум. Нашли Абакяна. Он сидел на палубе паршивенькой моторной фелюги со странным названием "Ошибка революции" и ел кефаль. Абакян был суетлив, предупредителен, видимо побаивался капитана. - Что за название такое - "Ошибка революции", а? - грозно спросил капитан. - Что это значит? - Ницего не знацит. Цестное слово, ницего - залопотал Абакян и объяснил, что фелюгу построили после революции, фелюга вышла дрянная, вот и назвали её "Ошибкой". - Вот здули! Что за народ, ей-богу, чёрт его знает! Абакян виновато заморгал глазками и подтянул широченные коричневые штаны. Из-под синей его каскетки стекал пот. Пассажиры были страшные, - как бы чего не вышло ( у Абакяна в трюме был запрятан безакцизный табак ). Он пошёл к духанщику и долго с ним совещался. Духанщик подумал, высморкался в полу бешмета и таинственно поднёс Абакяну ошеломляющую новость. - Чекисты! Тебя доведут до Сухума, и там ты пропал. Сделай так, чтобы не попасть в Сухум. Понимаешь? Абакян поплевал, поцокал и пошёл на берег. -Ай, ошибка, ай, ошибка, слуцилась! - бормотал он, вытирая рукавом пот. Руки его дрожали от скорби. Конечно, он пропал. Уныние плоских и грязных Очемчир усугубляло тоскливое настроение. Он решил удрать раньше срока, но на палубе "Ошибки" заметил страшных пассажиров. - Сидят, собаки, - прошептал он, - сидят, шакалы, чёртовы дети, холера на их головы! Приходилось подчиниться судьбе. Вечером в редком тумане снялись с якоря и пошли. Ветра не было. Работал мотор; он сопел и брызгал нефтью. Стык его быстро усыпил капитана и Плотникова. Абакян сидел на руле. Скупые огни Очемчир отодвигались, меняли места, гасли на пустой малярийной равнине. Горы ушли в глубь страны. Капитан повертелся на палубе, пробормотал, что "у пиндосов и в море блохи" и уснул. Волны шуршали о борта, как разрезанный шёлк: "Ошибка революции" шла полным ходом. На рассвете капитан проснулся и растолкал Плотникова. Подходили к Сухуму; в рассветной мути, полной снов, горели редкие огни. Капитан потянулся, посмотрел на Абакяна. Абакян спал, обняв штурвальное колесо. Голова его ездила по ободу, каскетка свалилась. - Ну и дряной шкиперишка! - Капитан тряхнул Абакяна за плечо. - Что же ты спишь, зараза, на штурвале! Суда не нюхал, арестант? Абакян помотал головой, замычал и свалился на палубу. Капитан отодвинул его ногой, стал к штурвалу и сказал вниз мотористу: - Ты хоть не спи, чёрт вас знает! Вот скажу начальнику порта, какие вы моряки. Из трюма раздалось недовольное бормотание: моторист не спал. Капитан взглянул на берег, прищурился и потряс головой, будто сбрасывал сон. Потом снова взглянул на берег. - Что за лавочка? - пробормотал он и вдруг крикнул Плотникову: - Гляди на берег, видишь? Впереди были огни, унылый и плоский берег, горы отступили в глубь страны, и капитан узнал вчерашний духан, где ему посоветовали сговориться с прохвостом Абакяном. - Очемчиры! - проревел он и толкнул Абакяна. Тот вскочил. - Очемчиры, бей тебя гробовой доской! Что у тебя, руль заклинило, паскуда? - Заснул немнозко, - залопотал Абакян. - Руль взял на борт, ай, какая ошибка вышла, ай, ошибка! Пока капитан и Плотников спали, "Ошибка революции" сделал гигантский круг по морю и снова подходила к Очемчирам. Капитан, зная себя, сдержал бешенство, подступившее к горлу. - Ну, погоди, - сказал он глухо Абакяну. - Недолго ты проплаваешь на своей "Ошибке", барахольщик. Я заявлю начальнику порта. - Цто я могу делать, - ответил Абакян. - Я тоже целовек. Он перехитрил капитана. Капитан и Плотников нашли извозчика и уехали. Абакян сидел в духане и повизгивал от хохота. Безакцизный табак мирно лежал за обшивкой. В Сухуме капитан узнал, что Виттоль уехал в Батум вечерним пароходом. Он выругался, замолк, а через день уехал вслед за Виттолем на "Рылееве". Море было свежее. Шла серая пенистая волна, и это успокоило капитана. Но всё же, прощаясь с Плотниковым, он сказал: - Ну и чёртова страна! Ты плюнь, уезжай отсюда. В жарком камбузе он достал чашку крепкого кофе, вдохнул запах машинного масла, угля и просмоленной палубы, поглядел, как волна моет чёрные грязные борта, и почувствовал себя дома.