Бен же изо всех сил старался выглядеть респектабельным молодым ученым. На нем были брюки и пиджак, который, благодаря декоративным заплатам на локтях, делал его почти профессором. Его очки в толстой оправе — иногда он в шутку называл их «очки Икс-Малькольма» — окончательно дополняли имидж. Его рубашка была хорошо выглажена и аккуратно заправлена в брюки. Как-то он рассказал мне, что столь болезненное отношение к своему внешнему виду возникло у него из-за нежелания дать миру белых даже самый ничтожный повод навесить на него любой присущий молодым афроамериканцам ярлык.
В целом, как мне казалось, мы выглядели как вполне ответственные родители.
— Ну что, мы готовы? — спросила я.
Он ободряюще похлопал меня по руке.
— Все у нас будет хорошо, — сказал он. — Ведь нам нужно просто говорить правду, так?
Он сказал это с уверенностью, обычно свойственной людям, которым никогда не внушали: катастрофа всегда ближе, чем ты думаешь. Он полагал, что ситуация находится у него под контролем; а поскольку моральная правота была на нашей стороне, «система» должна была прореагировать соответственно.
Я-то лучше все понимала. Сразу после того, как будет издан приказ о принудительном отчуждении, наша семья станет очередным мелким камешком в бурном потоке, вспухшем от весеннего паводка.
Тем не менее я улыбнулась, хотя и нервно.
— Да, конечно. Пойдем.
Мы вышли из машины и пересекли парковку. Добравшись до зоны ожидания внутри здания, мы сунули водительские права в толстое стеклянное окошко конторки. Сидевшая за ним женщина едва взглянула на нас, но затем все-таки предложила занять места на синих псевдокожаных креслах.
Чего она и не подумала нам сообщить, так это то, долго ли нам придется просидеть в этих самых креслах. С этим аспектом сферы социальных услуг я еще не познакомилась. А между тем это был один из приемчиков, с помощью которых «система» как бы заставляет вас постепенно утрачивать человечность, постоянно напоминая о том, сколь ничтожно для нее ваше время.
Немного погодя даже Бен стал терять терпение и нахмурился, взглянув на часы в телефоне: такой жест был для него весьма показателен.
А я просто цепенела, снова переживая те многочисленные случаи, когда мне доводилось оказываться в этом офисе: здешняя мебель изменилась, но я готова была поклясться, что сваленные в углу игрушки были теми же. Я была до крайности перепугана этим ожиданием: что же произойдет, когда эти чинуши наконец закончат вопрошать свой хрустальный шар?
Через полтора часа дверь, располагавшаяся рядом со стеклянным окошком, наконец открылась. Женщина в квадратных очках, с волосами, намертво стянутыми в хвост, спросила:
— Баррик?
Я вскочила; мне показалось, что внутри меня затрепетал каждый нерв.
— Да?
— Я Тина Андерсон. Специалист по семейным услугам, назначенный вести дело вашего сына. Пройдемте со мной, пожалуйста.
Пока мы шли по лабиринту присутственных помещений, лицо Тины Андерсон не выражало совершенно ничего. Я думала, что в итоге мы попадем в один из крошечных офисов, попадавшихся нам по пути. Вместо этого она привела нас в самую глубь здания, к двери, на которой было написано «Директор».
Когда она постучала, у меня внутри словно все перевернулось. Директор? С какого боку тут директор? За долгие годы контактов с социальными службами мне ни разу не приходилось иметь дело с их руководством.
— Входите, — произнес женский голос.
Женщина, сидевшая за столом в комнате, была пожилой; у нее были светлые завитые волосы. Ее мясистое лицо было обильно накрашено. Дряблая шея была щедро усыпана кожными бляшками. Ее костюм вышел из моды давным-давно и сидел на ней ужасно.
Я сразу же прониклась к ней презрением. Причем вовсе не потому, что она была некрасива или плохо одета. В детстве по отношению к работникам социальных служб у меня выработалось некое шестое чувство. Я всегда могла точно сказать, кто из них еще сохранил остатки человечности, а кто уже полностью ее лишился. Обычно на это у меня уходило не больше пяти секунд.
Эта мадам провалила тест на третьей секунде. Насколько я понимала, человечностью здесь и не пахло. Когда мы вошли, она встала и указала на круглый стол в углу.
— Здравствуйте, миссис Баррик, — надменно сказала она, причем голос ее звучал так, словно исходил не из связок, а откуда-то из челюстей. — Садитесь, пожалуйста.
Мы сели. Бен по-прежнему не терял спокойствия и самообладания. Он до сих пор не понимал, насколько мы теперь зависимы от людей, сидящих в этих стенах.