Чжун Ли солгал бы, сказав, что не ждал его возвращения и не думал о нём. То и дело он возвращался мыслями к нему и к бою, после которого они расстались. Эти воспоминания будоражили его, сила и слабость Тартальи привлекали его. Мало кто так отчаянно был готов бросить вызов архонту, и это вызывало его уважение, но больше — возбуждало его. Он не знал, понимает ли это сам Тарталья, но он носил в себе семя такой древней и могущественной силы, что одно это приближало его к Чжун Ли. И близость к древнему врагу разжигала жизнь и прежний огонь в Мораксе. Но не только её. Слабость и хрупкость, которые Тарталья был вынужден — разумеется, не по своей воле — показать ему, влекли Чжун Ли не меньше. Его завораживало, с какой решимостью и готовностью Тарталья платил свою цену, с каким апломбом и ликованием бросался в бой, зная, как недолговечна его сила и как ему придётся расплачиваться за неё. Он был головокружительно смел, безрассуден, когда дело касалось битвы, отчаян и самонадеян за десятерых. Поставь его перед двумя архонтами, к которым у него личные счёты — он и тогда бы не спасовал. Казалось, Тарталья прекрасно осознавал смерть и её близость, но при этом смеялся, глядя ей в лицо. Ниже его достоинства было опасаться её.
Чжун Ли закрывал глаза и вспоминал его обнажённого, горячего и нетерпеливого, наслаждающегося каждым движением, каждым поцелуем. Тарталья был глубокой тёмной водой и сверкающей озёрной гладью, и он же был стремительной рекой, разбивающей преграды на своём пути. Он был страстным и нежным, яростным и податливым, и бой с ним был тем же самым, что секс, а секс — битвой, в которой Тарталья не намерен был проиграть, и даже его обессиленная рассеянная улыбка была знаком победы. И, открывая глаза, Чжун Ли замечал, как часто он дышит и как быстро бьётся его сердце, и жар разливался по его телу и желание вновь ощутить эту близость томило его.
Тарталья в своей манере, остроумно и легко, обрисовал ему своё пребывание дома. Чжун Ли слушал с интересом и смеялся его шуткам. Ему доставляло наслаждение слышать его голос. Тарталья ждал его смеха и каждого ответного слова — ему доставляла наслаждение одна мысль о том, кто на самом деле Чжун Ли. Иногда он снова, медленно и смакуя, мысленно произносил “Моракс” и щурился он накатившего возбуждения. Своей последней встречи перед отъездом Тартальи они не коснулись и словом.
Когда истории о Снежной закончились, Тарталья помолчал и вдруг без всякого предисловия спросил:
— Твои простыни по-прежнему пахнут духами?
Чжун Ли ничуть не смутился, по крайней мере — не показал этого.
— Не думаю, — ровно ответил он.
Тарталья ещё больше повеселел.
— Так ты что же, жил затворником?
Чжун Ли неопределённо качнул головой.
— Ты ждал меня? — спросил Тарталья, добавив голосу томности. — Другие радости уже не так тебя привлекают?
Чжун Ли улыбнулся, не раскрывая губ, и искоса взглянул не него.
— Ты напрашиваешься на ужин?
— А ты можешь его себе позволить теперь? Когда мора не сыплется у тебя изо рта, стоит его открыть?
Теперь Чжун Ли рассмеялся.
— Она никогда не появлялась таким странным способом. В любом случае — ужин с тобой я могу себе позволить. Ты всегда можешь заплатить за нас обоих.
— О, поверь, — теперь совсем уж томно произнёс Тарталья, и у Чжун Ли на мгновение прервалось дыхание, — ты расплатишься сполна.
В его спальне действительно остался только запах благовоний. Тарталья не хотел ждать и не видел в этом необходимости. Войдя, он на ходу скинул камзол и обернулся, чтобы поцеловать Чжун Ли, но тот опередил его, и Тарталья коротко горячо выдохнул, когда Чжун Ли обхватил его рукой, с силой прижал к себе и поцеловал. Именно так, как Тарталья мечтал все эти недели. И, оторвавшись через минуту, Тарталья не смог устоять и прошептал, не открывая глаз, едва слышно:
— Моракс…
Чжун Ли провёл ладонью по его спине, поцеловал в шею под ухом и шепнул, касаясь уха губами:
— Я буду благодарен, если ты не станешь звать меня так.
— Хорошо, — выдохнул Тарталья, а мысленно добавил: пока что. Я подожду.
Они оба ждали этой встречи, Тарталья понял это сразу, и это сводило его с ума. Чжун Ли был нетерпелив, он впивался горячими губами в его кожу, и его руки иногда подрагивали, лаская его, а мышцы были напряжены, и Тарталья заставлял его стонать, сдавливая их пальцами, вцепляясь ногтями ему в спину. Чжун Ли подтолкнул его перевернуться на живот и придавил своим телом, жадно целуя в шею. “Правда, что ли, хранил целибат?” — думал Тарталья, чувствуя, как Чжун Ли прижимается твёрдым членом к его ягодицам и с силой трётся об них, и подавался ему навстречу, приподнимая бёдра, и сам тёрся членом о шёлковые простыни, прикусывая губы и загребая шёлк пальцами. И наконец застонал, не в силах больше терпеть:
— Пожалуйста… Пожалуйста… Я же ради этого вернулся, трахни меня…
И Чжун Ли больше не заставил его ждать. Тарталья вскрикнул и выгнулся, когда Чжун Ли сходу втолкнул в него член до предела, не нежничая и не осторожничая, и от этой почти грубости у Тартальи в глазах потемнело от возбуждения. О да, успел подумать он, именно так должен брать тебя архонт. Он в своём праве. И едва расслышал, когда Чжун Ли наклонился к его уху и шепнул:
— Всё хорошо?
— Да, да, — выдохнул Тарталья и попытался податься к нему, и тут же протяжно застонал, поняв, что двинуться некуда, что Чжун Ли вжимает его в кровать бёдрами и держит на своём члене, протолкнув его так глубоко, как мог. — Не останавливайся, — едва выговорил Тарталья, и это было всё, что Чжун Ли хотел от него услышать.
С Тартальей можно было забыть об осторожности, и Чжун Ли терял голову от того, как он жаждал его силы и власти, как кричал и инстинктивно рвался, когда Чжун Ли вгонял в него член, а потом тут же сам подавался к нему, не желая отпускать, сам насаживаясь так глубоко, как мог, и стонал, ёрзая на нём, раздвигая ноги шире, приподнимаясь на локтях — и падая обратно на подушку. И тогда Чжун Ли снова с силой вталкивался в него, и двигался, глубоко и жёстко, заставляя его стонать не переставая, а потом, прижимаясь щекой к подушке, комкать в руках простыню, когда Чжун Ли сжимал в кулаке его волосы и удерживал его, заполнив целиком и заставляя изнывать от желания. Тарталья готов был душу продать тысяче демонов в эти моменты, когда он не мог двинуться, чувствуя себя вот так насаженным на член Чжун Ли и полностью в его власти, и изнывал, как и хотел Чжун Ли, от желания одновременно так же сильно ощущать его в себе и заставить его снова двигаться, так же жёстко и властно, так же жадно и нетерпеливо. И когда он продолжал, Тарталья отдавался ему со всей страстью, но ждал, ждал когда он совсем потеряет голову, когда задвигается быстро и порывисто, доводя их обоих до предела, и со стоном кончит в него, и вот тогда, почувствовав себя совершенно принадлежащим ему, а его — совершенно в своей власти, кончал, упиваясь этой властью над архонтом, который так безумно хочет обладать им и не может насытиться.