Кто побывал на Севере, а тем более за Полярным кругом, тот никогда не забудет его холодного неслышного дыхания, колючих морозов, циклопической величины ледников, вечной серой насупленности, робкого солнца, бросающего длинные причудливые тени; засугробленных поселков и городов, где свет в окнах кажется глазами доброй теплой души среди бескрайности и необоримости стужи. Где вечноледниковая безжизненность и негасимая человеческая живучесть пребывают в вечном борении. Где царит всегда лютый холод, и низкое небо давит на психику; где чудесным образом заостряются мысли и чувства человека, тем более, если он южанин, привыкший к высокому солнечному небу, теплу и ярким, переполняющим душу и притупляющим восприятие краскам.
Чтоб увидеть во всем этом прекрасное, надо обладать поистине соколиным глазом, необузданным воображением, великим терпением, негасимым внутренним светом и неистребимым душевным теплом.
Николай Павлович Лой обладает всеми этими качествами, он оплодотворил картины Севера своим художническим воображением, осветил внутренним светом унылую и, кажется, неистребимую серость пейзажа, согрел заиндевевшую землю теплом своей души.
Нам, южанам, странно видеть его картины, воспевающие «прелести» Севера. Мне даже зябко вроде стало после просмотра его картин в мастерской на улице Художнической в городе Славянске — на — Кубани. На них изображены снежные заносы, айсберги, жилые поселочки на краю земли, от сиротливого вида которых сжимается душа. И только огоньки в окнах утверждают неистребимость человеческого гения.
Одна картина так и называется — «Северное сияние». Это поселочек — с полдюжины заснеженных домиков. А над ним грандиозные «шторы» северного сияния. Нет, он не выглядит сиротливым в суровой неприглядности вечной мерзлоты, не поднимает в душе тоску, непременную, когда видишь изображение заброшенных и забытых Богом мест, как печать чего‑то обреченного, отторгнутого духом Севера. Хоть и заснеженный по крыши, поселочек существует: над трубами дымки, в окнах электрический свет. Через эти теплые золотистые огоньки в душу зрителя перетекают ощущение тепла жилища, аромат чьего‑то быта и каких‑то семейных радостей. Может, это любящая семья, и может, они ужинают. А может, слушают музыку, с трудом долетающую сюда с материка, как здесь принято называть большую землю.
На переднем плане угрюмо залегла засугробленная необоримо местность, по ней как бы шагают к поселочку с большой земли, преодолевая расстояния и стужу, опоры, несущие тонкие заледенелые провода, по которым и текут в дома электричество и музыка.
Казалось бы, и смотреть‑то нечего. А глаза не отведешь. И думается о многом. О большой земле, откуда дошагали сюда эти столбы, о тех людях, которые вдалбливали их в здешнюю вечную мерзлоту. Наконец, о государственной воле СССР, затюканного безмозглыми реформаторами. Когда не забывали, как это теперь происходит, про тех, кто трудится за тридевять земель, в заледенелом царстве. О том, как там живут люди, чем живут, как проходят их дни в ледяной пустыне. Как из теплого дома вышагивают в стужу, потому что долг зовет, потому что надо выполнять работу. Как потом отогреваются дома, как берегут друг друга, потому что здесь, на Севере, нет ничего дороже близкого, родного человека. Потому, что в этой постоянной стуже только и тепла — что любящее сердце; только и счастья — что стены, тепло. И только и надежды — что страна о себе помнит, не забывает.
И зябко, и грустно, и радостно на душе. И даже как будто немножко завидно. Кажется, побывал бы там, пожил
в тех условиях. Чтоб страна знала и помнила и о тебе. Чтоб кто‑нибудь думал, а может, и сказал: там живут люди, на самом краю земли: в лютом холоде, в трудном далеке, на переднем крае борьбы за освоение северных земель. Вот она — квинтэссенция художнического гения! Умение заставить человека сопереживать, чуточку даже завидовать тем, о ком сказал художник. Это ли не счастье творца?!
Кто хоть как‑то причастен к творчеству, тот поймет меня. Потому что обязательно испытал это тонкое, едва уловимое чувство зависти к тем, о ком рассказывается в кино, в книге, на живописном полотне. Может, это даже не зависть, а желание быть таким или похожим; или хотя бы вживую ощутить ту атмосферу, те условия бытия, которые изобразил художник.
Это и есть высший продукт искусства. Когда замысел художника коснулся сокровенных желаний души зрителя, читателя, слушателя.
Но самое главное, самое сильное впечатление от картин Николая Доя — приглушенность красок. Вернее, точность красок.
Всякому любителю изобразительного искусства известно и привычно стремление художника, и это естественно — акцентировать внимание зрителя на световой или изобразительной детали. У Николая Лоя это стремление притушено. Сначала я даже отнес это к недочетам его творчества. Но потом, просмотрев уже дома репродукции его картин, я понял, что это стиль. Его философия. Сделать краски неброскими, естественными, неутомительными для глаза. Именно так живописует природа края вечной стужи.