Каждый раз, бывая в Москве, я хожу в Храм Христа Спасителя. И каждый раз недоумеваю, с чего это еврейская Москва так озаботилась русской духовностью? Оказывается, все очень просто, как все гениальное: под шумок Москва застраивается синагогами. И, что еще более гениально, самая просторная часть храма, нижняя, отделанная с невероятным блеском, отведена под… якобы музей, а на самом деле под картинную галерею, где выставлены отнюдь не русские мастера кисти, а все те же… Прославляется не русское искусство, а все то же, не русская история показана, а Бог весть чья. И опять же авангард, импрессионизм и прочая дребедень. То есть в самом сердце православной духовности царит сатана, Люцифер. А чтоб прошла эта липа, выставлена картина, на которой изображен во всем великолепии патриарх Всея Руси Алексий II. Вот как ловко наш лапошат!
И еще одно странное чувство я испытываю каждый раз в Храме Христа Спасителя: как, будучи в Англии, я мысленно тянулся в российские пределы к разрушенным церквам, так в Храме Христа Спасителя с его фальшивым сиянием и преднамеренными бесконечными ремонтами и перестройками, чтоб не очень толпился там православный люд, я тянусь мысленно к тем, в которых довелось побывать в Англии. Я чувствовал, но не мог понять разницы. Пока не вдумался в суть блеска и сияния нашего Храма от простоты и в существо простоты и скромности английской церкви: здесь все фальшиво, там искренне, душевно. Там церкви для народа, здесь — для зевак и новоиспеченной российской знати.
Первый раз я был в церкви с Надей. В Литтлпорте. Уже на подходе я почувствовал веяние древности. Фундамент церкви изрядно подсел. Камни порожка потерты подошвами прихожан. Изрядно поблекли скамейки, подколенные подушечки. Они здесь для прихожан на случай, если вам захочется помолиться коленопреклоненно. Древность, но не убогость во всем: своды, стены, колонны, огромные подсвечники, алтарь, клирос; и даже орган — все
свидетельствует о старине глубокой. Даже музыка под сводами, мне кажется, отдает древностью. Величавая, спокойная, вечная.
Я сел на потертую скамейку, отодвинув за ненадобностью подколенную подушечку. Осмотрелся. Кроме меня — в церкви служитель в своих одеждах и женщина за органом. Служитель этак мягко посматривает на. меня, мол, зачем пожаловал, человече? Но тут же, очевидно, понял, что я зашел просто так, поглазеть. И, похоже, он не против. Кивнул головой, мол, пожалуйста. И перестал меня замечать.
Убранство англиканской церкви отличается от убранства нашей: оно строже, лаконичнее и… вертикальнее, я бы сказал. Как бы устремленное к небу и в прошлое. Здесь царит дух веков. Даже в запахах мне чудятся признаки прошлого. Каким оно было здесь? Какие люди сюда приходили? Как они жили, о чем мечтали — думали? Поколения их канули в вечность, а скамейки, хоть и потертые, эти деревяшки «живут» до сих пор.
Вышел я из церкви как бы другим человеком, как бы окрещенный этой одухотворенной вечностью. На всем чувствуется росчерк прошедших времен. И вдруг на островерхой, неказистой такой башенке, венчающей церковь, вижу часы, и на них настоящее текущее время. Я даже глазам своим не поверил: десять часов семнадцать минут по утру. В голове моей как бы все перекувыркнулось — прошлое как бы обернулось настоящим, материализованным часами с текущим временем, настоящее как бы подернулось прошлым.
В кафедральном соборе Или, где мы на самом деле побывали; не просто побывали, а отстояли, вернее отсидели службу. Здесь впечатление каменной летописи веков еще сильнее. Просто ошеломляющее. Это поистине грандиозное творение: величественные, глубокие своды, разрисованные ликами святых и знатных людей прошлого. Великолепная кафедра, с которой служитель читает проповеди. Далее алтарь, по обе стороны которого амфитеатром расположены ряды стульев, на которых с одной стороны хористы — взрослые мужчины, с другой мальчики.