Глава 4
Утро выдалось ненастное: сердито воловодились тучи над Южной Озерейкой, ветер лохмато шарил по садам и огородам, бросая в лицо редкие капли дождя. С моря доносился гул прибоя и горький запах гари.
Немцы выставили охранение на подступах к берегу и никого не пропускали к морю. Хотя охотников из числа жителей поселка посмотреть место ночного боя было явно негусто. Разве что бесстрашный дядько Игнат, которому уже все равно «чи этот свет, чи тот», стоял на дороге. А возле него баба да пара сопливых ребятишек. Они гнулись под ветром недалеко от охранника, из‑под ладони вгляды-
ваясь в насупленное море, шумевшее за прибрежными ясенями. Было видно, как по берегу и меж ясеней бродили немцы, глядя себе под ноги. Постреливали из наганов. Похоже, добивали раненых, которых выбросило волной.
Толстозадый фриц в каске и в длиннополом дождевике, с автоматом поперек груди махал любопытствующим рукой и кричал: «Комен зи! Бистро! Бистро!»
По домам шарили несколько специальных поисковых нарядов. Если находили кого, выволакивали на улицу и сбивали в кучу у колодца. Два немца сортировали пленных. Одних выводили на дорогу и вталкивали в небольшую колонну, других уводили группами за поселок, к виноградникам, и оттуда доносилась стрельба. Некоторых заталкивали в санитарную машину.
В дом Евдокии вломились трое. Один очкастый, узколицый, с пронзительным колким взглядом. Видно, старший. Двое увальней — коренастые, увесистые. Эти похотливо впились глазами в хозяйку. Немец в очках что‑то сказал им отрывисто и недовольно. Солдаты вытянулись перед ним. Вдруг принялись шарить по сундукам. Очкастый подошел к раненому. Тот еще без сознания. Немец брезгливо осмотрел пропитавшуюся кровью повязку из простыни, покачал головой. Что‑то вроде тени сострадания скользнуло по лицу. И Евдокия загорелась надеждой спасти раненого. Бросилась к настенному шкафу и стала вытаскивать из него и выставлять на стол все, что у нее было — козье молоко утренней дойки, кувшин с медом, соленые огурцы, мамалыгу, немного вина своего изготовления…
Наполнила стаканы вином, щедро налила в тарелку меда и, улыбаясь гостеприимно, стала приглашать «гостей» к столу. Мол, гут, хороший майский мед. И молоко свежее.
Очкарик смягчился. Лизнул мед. Кивнул солдатам, мол, разрешаю. Поманил Евдокию пальцем. Подвел к раненому:
— Эр ист брудер, манн? Брат? Муж?.. Кто есть?
— Муж! Муж! — холодея сердцем, закивала она согласно.
Немец кивнул, задержал на ней взгляд.
— Гут, — и что‑то сказал солдатам, уплетавшим мед. Снова задержал на Евдокии взгляд. Сказал, отвернувшись: — Хорёшо. Мы оставляйт его. Но если он бегай,
бегай, ми тебя и киндер пук — пук, — кивнул на девочку в люльке. — Ферштейн?
— Ферштейн! Ферштейн! — с готовностью согласилась Евдокия, толком еще не осознав страшные условия, какие поставил ей немец. И достала из‑под стола чашку свежих яиц.
— О — о-о! — радостно закивали немцы. — Яйка!..
Опростав тарелку с медом, выпив все яйца сырыми и
запив козьим молоком, они не спеша, порыгивая сытно, удалились. Очкастый обернулся с порога, напомнил, приставив палец к виску: «Пук — пук…» — и погрозил пальцем.
Евдокия, до нее только теперь дошли условия немца, так и села на сундук.
На другой день раненый пришел в себя.
С трудом размыкая воспаленные потрескавшиеся губы, попросил пить. После долго лежал молча, вперив взгляд в потолок. Видно, соображал, где он и что с ним. Раза два покосился на Евдокию. Та привстала на месте, глядя на него радостно.
— У своих, у своих, — мягко проговорила она. — Только немцы в поселке… — и принялась хлопотать. Она подготовилась к его пробуждению: на плитке парила выварка кипяченой воды. На столе стоял пузырек с йодом. Перетащила выварку на табурет, что возле кровати, стала отмачивать присохшие повязки.
Медленно отдирая лоскуты, она касалась его теплыми пальцами. От чего он ежился и улыбался блаженно. Кивал благодарно. Вдруг сказал внятно:
— Отдирай, сестричка, смелей. Я потерплю. Сильно меня поковыряло?
— Не. Плечо да бок задело. Шкуру порвало. Кости целы. Я счас, ты потерпи. Обмою, прижгу йодом да смажу медом. Позапрошлогодний! Целительный! Разом и загоется все. Потерпи, миленький. Зовут‑то как?
— Павел. А тебя?
— Дуся. Евдокия. Мужняя. Муж Дмитрий, на флоте воюет…
Этот печально знаменитый десант в Южной Озерейке почти день в день совпал с полярно противоположным по
значению событием Великой Отечественной войны — жесточайшим разгромом немецких войск под Сталинградом.