Я взлетел, выдерживая прямую по стрелке указателя поворота. Мой ведомый, летчик Мачнев, ориентировался по моему самолету. Когда под крыльями промелькнули темные фермы моста через Оку, я убедился, что направление взял правильное.
Напряженно трудился мотор, поднимая все выше семитонный бронированный самолет с полными баками горючего, комплектом боеприпасов, в том числе 600 кг бомб и 12 реактивных снарядов под крыльями. Благополучно набрали высоту, не теряя из вида ориентиры на земле. Вышли на исходный пункт маршрута. Теперь надо на бреющем полете (не выше 25 метров над землей), выдерживая заданный курс, по локсодромии лететь на цель.
Сознание того, что в такую погоду немцы не летают и не смогут прицельно стрелять зенитки, создавало ощущение безнаказанности и верного успеха. Но с другой стороны, трудно было и разглядеть землю, не спугать заснеженные поля с горизонтом. Можно и врезаться в землю. Или сбить церковную маковку. В одном месте в облачном окне блеснуло солнце. На краю этого окна и оказалась наша цель.
Я рассчитывал выскочить на железную дорогу между Полотняным заводом и Калугой. Потом развернуться и под острым углом с ходу атаковать. Но неточность магнитного компаса, неучтенное влияние ветров, некомпенсированное отклонение от курса при обходе препятствий на бреющем полете не позволили мне точно выполнить маневр. Цель появилась перед нами раньше расчетного времени секунд на 25–30. Правда, немцы не готовы были к отражению атаки. Суетливо бегали у орудий. Это давало нам время, чтобы оглядеться, оценить обстановку. Мы увидели, что возле разгружаемых эшелонов скопилось много танков и орудий. И пронеслись над ними. Удалились в сторону Кондрово километров на шесть, развернулись в атаку. Я полагал, что этим маневром мы обманем немцев, создадим видимость, что не заметили цель. Но не тут‑то было: как только мы сделали горку, чтобы рассмотреть цель и точно выйти на нее, как перед нами зарябило черными облачками разрывов от зенитных снарядов. Этаким ливнем снизу вверх сыпануло разноцветными трассирующими пулями: немцы ощетинились всеми средствами огня. Пришлось ударить и по зенитчикам. С дистанции около двух километров мы открыли Огонь короткими очередями из пулеметов и пушек. Молнией унеслись реактивные
снаряды. Идем по прямой, чтобы в случае гибели хорошенько «пропахать» эшелоны. Снаряды ложились хорошо. В конце атаки, когда пролетали над центром цели, ахнули всем, что осталось у нас на борту.
Вернулись домой целыми и невредимыми. С небольшими повреждениями самолетов. Пошли докладывать о результатах.
В комнате маленького домика нас ждали генерал Жигарев, командир полка Дачанидзе и начальник штаба. В соседней комнате напряженно умолкли летчики: тоже хотят знать наши результаты.
Доложили. Нас выслушали молча и как‑то угрюмо. Я даже подумал, что они большего ждали от нас, чем мы доложили.
Вдруг генерал встал, широко улыбнулся и крепко пожал нам руки.
— Молодцы! Мы получили информацию от наблюдателей: все четыре эшелона уничтожены. Это же подтверждает перехваченная радиограмма немцев: эшелоны горят и рвутся. От имени Советского командования благодарю за отличное выполнение боевого задания в тяжелых метеорологических условиях. Завтра, если будет хорошая погода, слетайте, сфотографируйте свою работу. — И, обратившись к командиру полка, приказал: — На обоих оформляйте материал для представления к званию Героя Советского Союза.
Сутки еще потом рвались горящие эшелоны.
Вынужденная посадка
В один из мартовских дней 1942 года нашему полку было приказано в течение светлого времени дня парами с интервалом в пять минут наносить удары по войскам противника на участке Вязьма — Гжатск, которые движутся по Минской автостраде. Аналогичную задачу выполнял вчера соседний полк. К середине дня полк полег почти полностью.
Наш командир, информированный о потерях соседей, в присутствии командиров эскадрилий и начальника штаба полка наотрез отказался выполнять это боевое задание. Командиру дивизии генералу Трифонову он заявил:
— Вчера по вашей тактике применения штурмовиков