*
Ему девять, и он лежит в темноте на потрёпанных диванных подушках, когда осознаёт, что Баки – его лучший друг. Не просто сосед по парте, не просто ещё один школьный изгой, с которым он водится лишь потому, что больше никто не станет играть ни с одним из них, – нет, самый настоящий, верный лучший друг. Как Ширли и Лаура, которые по пятницам вплетают одинаковые ленточки в волосы, или Дэнни и Ира, которые делятся стеклянными шариками только друг с другом. Их двое.
Стив и Баки, думает он про себя, примеряясь.
— Чего улыбаешься? — сонно бормочет Баки. Свернувшись на своей кровати, он глядит на Стива; лунный свет поблёскивает во встрёпанных тёмных вихрах.
— Ничего, — Стив внезапно смущён. Пусть Баки его лучший друг, Стив не уверен, что это взаимно. В конце концов, у Стива и выбора нет, но у Баки целый класс мальчишек, и те первыми зовут его играть и просят помочь с таблицей умножения. Такой он, Баки.
Баки возится, чуть привстаёт на постели:
— Нет уж, давай, выкладывай.
— Мы ведь лучшие друзья, правда? — выпаливает Стив. И радуется, что темно, потому что краснеет.
Мгновение Баки не говорит ничего, и Стив решается поднять взгляд. Он едва успевает поймать удивление в лице Баки, а тот уже отвечает широченной ухмылкой.
— Ага, Роджерс, — его отец зовёт людей по фамилии, и Баки считает, что так и сам он делается взрослым, — конечно, друзья.
Они бестолково улыбаются друг другу, и Баки валится обратно в подушку:
— Ночи!
Грудь Стива обычно кажется ему слишком маленькой и тесной, лёгкие как будто давят на ключицы, но на долю секунды ему вдруг становится легче дышать.
— Ночи, Баки, — шепчет он в темноту.
*
Стиву шестнадцать, но скачка роста всё так же не видать, и потому он зачитывается греческой мифологией. Ему нравятся классические герои, Геракл, Ясон и Персей, упорные, сильные, бесстрашные перед лицом смерти – во имя того, за что стоит сражаться.
— Господи, опять? — голос Баки раздаётся в комнате. Прислонившись к оконной раме, держа руки в карманах, он выглядит куда нахальней, чем должен выглядеть подросток. — Твоя ма впустила меня.
Он выбирается в открытое окно на пожарную лестницу и соскальзывает вдоль горячей кирпичной стены, садясь рядом со Стивом.
— Они стали классикой не просто так, Баки, — в тысячный раз говорит Стив. — Они и правда хороши.
— Маловато картинок, — ворчит Баки, и это полная чушь – Баки лучший в их классе, всегда был. Он заглядывает Стиву через плечо, пробегая страницу: — О чём тут?
— Миф об Икаре, — Стив возвращается к наброску перед самой историей. На рисунке Икар с опалёнными крыльями падает в ревущее море. Стив с улыбкой подталкивает Баки в плечо: — Ты должен прочесть, он о сопротивлении соблазну. Мы оба знаем, тебе этого недостаёт.
Баки вздёргивает бровь и приваливается к Стиву, несмотря на невыносимый августовский зной.
— А зачем сопротивляться? — и подмигивает в ответ на его гримасу. — Расскажи, о чём там, а? Я так устал, всё сойдёт.
— Это история об отце и сыне, пытающихся покинуть Крит, — начинает Стив. — Отец – гениальный изобретатель, и создаёт по паре крыльев, чтобы они могли улететь. Только предупреждает Икара не подлетать слишком близко к солнцу или к морю, иначе воск на крыльях растает и он упадёт, — Стив открывает другую иллюстрацию, где Икар парит на широко распахнутых крыльях, на лице экстаз. — Но видишь, Икара всё это слишком взбудоражило. Отец велел ему успокоиться и лететь прямо, но Икару… — он вдруг смолкает, силясь отыскать верные слова. Он смутно чувствует: Баки наблюдает за ним, тихо вслушивается.
— Икару, — продолжает Стив, — солнце казалось таким прекрасным, что он не смог не подлететь, даже зная, как это опасно. Воск в его крыльях растаял, он упал в море и утонул.
— Вот вам и счастливый конец, — замечает Баки, и Стив смеётся было, но вдруг видит очень странное выражение на его лице. Сострадание, может быть, если это подходящее слово.
— Такие вот греки, — Стив жмёт плечами. — Хотя… мы и сами знаем, каково было Икару.
Баки остро взглядывает на него, лицо по-прежнему нечитаемо:
— Правда?
— Ага, — Стив указывает на яркое солнце, палящее плечи, охватившее их душной жарой. — Кажется, и мы сейчас растаем.
— Ну, это поправимо, — отзывается Баки. — Хочешь мороженого?
— Ещё бы, — Стив позволяет поднять себя на ноги и смеётся, нечаянно ткнувшись Баки в грудь. Поймав равновесие, поднимает глаза; Баки пристально, почти болезненно глядит на него, и улыбка Стива тускнеет:
— Что?
— Ничего, — бормочет Баки и ныряет обратно в окно, ни слова не говоря.
*
— Я думал, ты дожмёшь его и сам, — сухо цедит Стив, губкой стирая кровь со лба друга, тот морщится.
Им восемнадцать; Баки сидит на краю ванны, Стив на коленях перед ним, лицо и костяшки пальцев Баки все в синяках и крови, и это не должно было случиться, только не так.
Баки дёргает плечом, стараясь держать голову ровно:
— Не ждал, что их окажется трое.
— Да там и одного быть не должно было, Бак, — Стив стирает последнюю кровь у свежего фингала и переходит к костяшкам. Он страшно зол, но очень бережно удерживает руки Баки в своих, не понаслышке зная, как оно сейчас жжётся.
Баки чуть заметно выдыхает, и Стив виновато замирает:
— Не больно же, нет?
— Не, — отзывается Баки, но смотрит в сторону, — я… спасибо.
Стив слегка расслабляется:
— Просто делаю своё дело, — но Баки по-прежнему не глядит на него, и Стив тянется к его лицу – Баки вздрагивает и отворачивается, стоит пальцам коснуться кожи.
— Хей, посмотри на меня, — мягко зовёт Стив, — давай же, придурок, я лишь хочу убедиться, что с тобой всё в порядке.
Медленно, стиснув челюсти, Баки встречает его взгляд:
— Порядок, Стив.
— Вот и флиртуй после этого с кучей девчонок, — поддразнивает он, пробегая губкой по припухшим костяшкам. — Похоже, некоторые из них уже обзавелись парнями.
Баки подмигивает ему, напыщенно и смешно:
— Не собираюсь становиться чьим-то парнем.
— Мне-то не рассказывай, — стонет Стив. — И так наслушался от ребят из школы. О тебе и твоих подвигах.
— Я красавчик, Роджерс, ничего не попишешь.
— И скромняга к тому же, — отзывается Стив.
Баки лишь ухмыляется.
*
Впервые Стив почти, по-настоящему умирает в середине зимы. Ему двадцать один и он направляется к Баки; мамы не стало месяц назад и Стиву не хочется оставаться дома. Тот слишком пуст и в то же время слишком полон ей; Стив видит её у раковины, за столом, от дивана веет её мылом.
Стив думает: повезло, что он почти не помнит отца.
В Бруклине морозно, канавы завалены грязным снегом, на улицах толпы спешащих с работы домой. Стив рисует указатели – это не требует особых усилий, и буквы у него выходят очень опрятно. Вот только сегодня его отправили в другой конец города, и сейчас ему трудно дышать.
Он пытается собраться, сфокусироваться на каждом шаге. Кажется, холод прошивает его насквозь. Точно кулак стиснул сердце и гонит по венам лёд с каждым хриплым вдохом.
Стив знает, это плохо, может быть, очень плохо, но не представляет, насколько, до тех пор, пока не пытается сделать шаг, а ноги его не слушаются.
Он пошатывается, силится сморгнуть подступающую знакомую черноту перед обмороком, зрение превращается в узкий тоннель. Лёгкие болят, он хватает воздух, закашливается судорожно, обдирая горло, чувствует привкус крови на языке и думает, о Господи.