Факт 13
Лиля Брик прожила долгую и интересную жизнь. По ее собственному признанию, перед смертью ей явился Маяковский.
Всю свою жизнь Лиля Брик оставалась властной, способной принимать решения женщиной. Поэтому, когда в 86 лет она сломала шейку бедра и поняла, что отныне ей осталось только лежать колодой и что она становится обузой для своих близких, она покончила с собой.
«Приснился сон – я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: «Все равно ты то же самое сделаешь».
Мертвые или вечно живые
В школе мы учимся по стихам давно ушедших поэтов, собственное чтение обычно тоже начинаем с классики. Как правило, первые стихи пишутся в подражание тому или иному любимому поэту. Пииты прошлого – умершие ныне поэты продолжают влиять на нас всю нашу жизнь, так что невольно начинаешь думать, что настоящая жизнь у людей искусства начинается уже после жизни бренной, земной. Мертвые или вечно живые поэты продолжают жить среди нас, время от времени нашептывая на ухо свои, а не наши строки. Есть даже такой термин «привет от…». Привет от Сергея Есенина, от Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского. Я уже молчу о многочисленных «приветах» и посланиях от Владимира Высоцкого.
Мы живем в домах или ходим рядом с домами, где когда-то жили поэты, писатели, художники, невольно приобщаясь к их продолжающей жить духовной сущности. Что-то такое, что с годами и не собирается умирать, не покидает стен, за которыми писались романы, песни и стихи, где велись литературные дебаты. Нас цепляет Петербург Достоевского, потому что влияние его не ограничивается страницами романа. Те самые доходные дома и дворы-колодцы существуют в реальности. Есть даже специальные экскурсии по местам Федора Михайловича в Петербурге. Есть Петербург Достоевского, Петербург Блока, Пушкина…
Современные города, города, сохранившие в себе живую историю, в чем-то напоминают «Пикник на обочине» Стругацких. Помните, кто-то посетил землю, устроив на ней пикник, и уходя оставил… Ушедшие, но не оставившие нас в покое поэты и художники привнесли в наш мир что-то такое, что делает «наш» мир… (хотя кто сказал, что он «наш»?) миром, в котором очень сложно, а может быть, даже невозможно сделать что-либо принципиально новое, что-то, чего не было до нас. Как говорил в своих последних беседах с сестрой Артюр Рембо: нет свободы в творчестве, так как все было уже сказано до нас, единственная свобода – петь хвалу Господу, приближаясь через это к его престолу. Но так он думал не всегда, всю жизнь стремясь к свободе и разрывая любые пытающиеся захватить, опутав его по рукам и ногам, узы.
Мы пропитаны музыкой стихов живших на этой земле до нас и, возможно, продолжающих жить здесь по сей день поэтов. Поэтому мне порой и кажется, что времени нет, а все, что было, есть и будет, происходит на каких-то параллельных пластах, имеющих сходство с лепестками розы Даниила Андреева.
Воланд из бессмертного произведения Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» говорит, что не собирается читать стихи поэта Ивана Бездомного, так как читал другие стихи. То есть стихи создаются не индивидуальным гением человека, но коллективным влиянием на него поэтов прошлого, грядущего, стихотворцев, окружающих нашего поэта, и людей, которые о поэзии в себе даже не подозревают, совершая поступки по степени своего безумства, тонкости или смелости доступные лишь истинным поэтам.
Стихи – многогранны, многослойны, сложны, причем даже те, что написаны нарочито простым языком. С этими вообще все непросто. Начнешь, бывало, разбирать такие стихи, и вот они – играющие в прятки с поэтами настоящего; поэты прошлого высовываются из-за строк. Чур-чура нас до утра.
– Кто сказал, что поэту для того, чтобы писать стихи, нужно какое-то горе или несчастье? – удивляется в своем интервью телевидению Борис Рыжий. – Настоящая трагедия поэта как раз в том, что он не может не писать в рифму. Был бы нормальным человеком – писал бы прозу, а тут… величайшее несчастье – этот дар. И зачем тут что-то другое?
Более чем уверена, что многие взявшие в руки эту книгу читатели будут удивляться, почему я пишу о Лиле Брик, Крученых или Есенине. Вот потому и пишу, что для того, чтобы понимать современную поэзию, необходимо учитывать тех, кто оказывал влияние на этих самых поэтов. Живя в Питере, мы, желая этого или нет, постоянно сталкиваемся с призраками тех, кто был здесь до нас. «Петербургский текст – это безумие», – сказал Андрей Битов на вручении премии им. Николая Гоголя в музее современного искусства «Эрарта» в 2010 году. Московский мистический текст – это «Мастер и Маргарита», крымский – это живущий по сей день в Коктебеле дух Волошина… Кавказ давным-давно пленен Лермонтовым. Мы в сетях поэтов и писателей, мы персонажи в чьей-то пишущейся нашей кровью и нашей радостью истории. Мы листья на Мировом Древе: подует ветер – и нет нас… Или наоборот: прилетит ветер, сорвутся листья и закружатся в воздухе, создавая ослепительную радужную арку, которая выгнется однажды надежным щитом над землей, не позволяя никаким пришлым бедам обрушиться на наших детей. И еще. Даже уйдя из времени настоящего, мы все же продолжим нашептывать, наговаривать, диктовать тем, кто останется жить после нас.