Первая атака на большевиков захлебнулась. Вторая и третья – 24 февраля – лишь добавили потери среди атакующих, и Вертопрахов, по приказу Народного совета, временно прекратил попытки.
На два дня установилось негласное перемирие. Богатые горожане потихоньку – так, на всякий случай – побежали с семьями в Сахалян. Командиры отрядов пытались использовать время для обучения своих подопечных хотя бы основным правилам поведения в бою, но толку было мало. В городе чувствовалось что-то вроде апатии. Гамов объявил всеобщую мобилизацию, но ряды защитников свободы пополнились незначительно.
А вот большевики действовали быстро и энергично. Во-первых, они создали военно-революционный комитет во главе с Катуниным-Агибаловым. Комитет немедленно организовал Объединённый революционный отряд из солдат, матросов и рабочих, командование отрядом возложили на большевика Аксёнова. Со станции в Бочкарёво комитет сообщил о положении дел во все точки, докуда могли дотянуться, прося о помощи, в окрестные деревни и сёла разослали агитаторов, обещая крестьянам хорошую поживу в богатом городе. И помощь к ним пошла потоками: по железной дороге эшелонами с оружием и сторонниками советской власти, по зимним трактам и просёлкам обозами с продуктами.
С обозами «посчитаться с городскими богатеями» шли крестьяне, главным образом парни, вооружённые охотничьими ружьями, топорами и вилами. Владивосток прислал 500 демобилизованных солдат с четырьмя пушками и двенадцатью пулемётами. Чита выслала 15 платформ с орудиями и снарядами. Никольск-Уссурийский – целый полк, Хабаровск – 1200 красногвардейцев, к которым в Бочкарёво присоединился отряд китайских рабочих во главе с Ваном Сяосуном. Для общего руководства приехали члены Дальневосточного краевого исполкома Губельман и Минаев.
За два дня в Астрахановке собралась целая армия, не менее 15 тысяч человек. Подбадриваемая ежедневными митингами, на которых с зажигательными речами выступали Губельман, Минаев и другие большевики, она просто полыхала от нетерпения покончить с белыми, как стали называть тех, кто осмелились не признавать советскую власть. После окончания перемирия она отбила ещё три попытки благовещенцев атаковать, а ранним утром 27 февраля перешла в наступление.
Большевистские отряды входили в город тремя колоннами. Одна по берегу Зеи вышла к Бурхановской и Корсаковской улицам, вторая мимо ипподрома – на улицу Театральную (часть её повернула к вокзалу), третья – по Новотроицкому тракту до Игнатьевского шоссе и там разделилась: одна часть пошла в обход города с севера к тюрьме, чтобы освободить сидящих там членов исполкома и Краснощёкова, другая повернула к вокзалу. Военно-революционный комитет знал, что у вокзала засели наиболее боеспособные группы белых, и их следовало уничтожить в первую очередь. Для отличия от белых сторонники советов нацепили красные банты на грудь и такие же повязки – на рукава, стали называться красными.
Тюрьму взяли без единого выстрела. Однако вместе с освобождёнными большевиками на улицы города вырвались сотни уголовников. Они мгновенно сориентировались в обстановке, обзавелись красными повязками, начали разоружать горожан и группами пошли по дворам «наводить революционный порядок», попутно занимаясь «ревизией» магазинов и лавок.
Колонне, наступающей по Корсаковской и Бурхановской, попытался противостоять отряд гимназистов-старшеклассников и служащих, охранявших перевоз через Зею. Один из красных, будущий командующий партизанской армией Безродных, вспоминал: «Тем временем наша рота, двигавшаяся по Корсаковской улице, отрезала белогвардейцев, защищавших берег Зеи от остальных “защитников города”. Окружённые с трёх сторон белые бросились бежать через сад туристов на китайскую сторону Амура, но поставленный на берегу Амура пулемёт быстро покончил с ними. На льду осталось около двухсот убитых белогвардейцев». Позже многие тела погибших были спущены в проруби быстрого Амура.
На китайскую сторону побежали не только гимназисты. Никогда не воевавшие и даже не умеющие стрелять горожане бросали оружие и уходили с позиций сначала по домам, а потом, уже семьями, тоже в Сахалян. По льду Амура шли повозки, нагруженные детьми и вещами. Не были исключением даже казаки. Они отличались от горожан лишь тем, что не бросали оружие: казак без оружия уже не казак.