Спичка погасла. Стало темно, однако перед глазами Павла, словно отражение увиденного сейчас, полыхнула жарким летом комната в фанзе Ван Сюймина, распластанная на кане Цзинь в разорванном ципао, и он сам у её ног с ножом в спине.
Тот давний июль окатил его волной удушающего стыда, обессилил так, что он ухватился за стоящего рядом Илью и прохрипел:
– Дети!.. Кузя, где дети?!
– Сейчас приведу, дядька Паша…
Илья увидел, как от окна метнулась чёрная фигурка, услышал, как по лестнице простучали вниз бегучие шаги.
– Илья, помоги…
Паршин закинул ружьё за спину, помог Павлу взять жену на руки и придерживал его, не давая оступиться, пока спускались вниз и заходили в одну из спален.
Там Павел сел на скамью под окном; он держал Елену, как ребёнка, покачивал и тихо-тихо скулил от невыносимой боли, сжавшей сердце и не дающей вздохнуть. Илья стоял, прижавшись к стене, и молчал, не зная, что делать.
– Вот вы где! – громкий голос Сяосуна не только разбил звенящую тишину, но и заставил очнуться Елену.
Она вздрогнула, приподняла голову, всматриваясь в лицо Павла, зарозовевшее от проникшего и сюда отблеска пожара, потом обхватила свободной рукой его шею, прижалась и зарыдала в рабочую суконную куртку:
– Пашенька, я ему не далась…
– Слава Богу, жива, – сказал Илья и перекрестился.
Павел поцеловал жену в растрёпанные волосы. Они не сразу заметили, как в спальне появились дети (Кузя привёл Федю и Машу), и все стояли, опустив глаза.
– Так, – сказал Сяосун. – Рассиживаться некогда. Сюда могут нагрянуть мухинские бандиты, а у них разговор с казаками короткий. Поэтому забираем самое необходимое, срочно грузимся в сани, и я уведу всех, кого надо, на тот берег. Елена, хватит слёзы лить, собирай детей и сама собирайся.
Елена встала и ушла с детьми.
– А что со скотиной делать? – спросил Илья. – Оставим на разбой?
– Много её?
– Три лошади, коровы, свиньи, куры…
– У нас три упряжки. Лошадей и коров поведём на привязи, свиней пристрелить – и в сани, а куры пусть остаются.
– А ежели остановят, что делать?
– Ничего. Это – наша добыча. Ивану, деду и Фёдору нацепим красные повязки.
– Они живы? – Павел окончательно пришёл в себя.
– Старшие, к сожалению, нет. Иван ранен. Они – жертвы гамовских бандитов.
– Ты серьёзно?
– Так мы скажем, если кто-то спросит.
– А к кому в Китае они обратятся?
– Туда перевезу их я. Там, ты знаешь, Лю Чжэнь, наш общий друг и товарищ. У него есть помощники, он сделает всё как надо. А вот дети…
– Федю и Машу мы оставим себе, чего им мыкаться на той стороне. А Кузю увози. Он уже большой, и Настя там ещё родит. Я с Еленкой и детьми вернусь в Бочкарёвку, а Илья тебя сопроводит до того берега.
– Как скажешь, товарищ командир, – усмехнулся Сяосун.
Апрельским утром на сахалянском берегу стояли Иван с Настей и Кузей, в двух шагах от них – Гамов. Смотрели на амурский лёд, во многих местах запятнанный красным, на Благовещенск, над которым в нескольких местах курчавился чёрный дым.
– Мы ещё вернёмся, и всё будет как прежде, – сказал Иван Михайлович.
– Про всё не скажу, а Благовещенск уже никогда не будет прежним, – откликнулся Иван.
Настя и Кузя прижались к нему с двух сторон и молча глядели на близкий и такой далёкий родной город, ставший вдруг чужим.