Степан разложил по тарелкам яичницу.
Он понятия не имеет, куда деть Ивана, когда начнутся каникулы. Черт бы взял эту продвинутую школу, где каникулы начинаются почему-то в апреле! В прошлом году у них все лето жила мама, а в этом году мама умерла…
— Иван! — крикнул Степан громче, чем нужно. — Ну где ты там?!
Думать об этом с утра нельзя. Об этом можно думать только ночью, когда Иван спит и впереди еще пять часов, чтобы прийти в себя. Степан не мог позволить себе думать такие думы с утра пораньше.
— Пап, где моя черная водолазка?
— Посмотри в шкафу.
— Да нет в шкафу, я уже смотрел!
— Иван, я ее не надевал, если ты об этом спрашиваешь!
— Я спрашиваю, где моя черная водолазка?! — Голос уже почти дрожит. Не восьмилетний мужик, а рохля и мямля, ей-богу!
Степан стукнул сковородкой о плиту и большими сердитыми шагами пошел в комнату к Ивану. Иван стоял перед распахнутым шкафом и зачем-то перебирал трусы на нижней полке.
— Трусы ты тоже потерял? — спросил Степан язвительно. — На, вот твоя водолазка! Ты что, не можешь голову поднять и посмотреть?!
Он был не прав и знал это. Домработница Клара Ильинична почему-то положила Иванову водолазку очень высоко, в постельное белье. Иван снизу ни увидеть, ни достать ее не мог.
— Одевайся быстрее! — приказал Степан. — Мы уже сейчас будем опаздывать.
Он привозил Ивана в школу очень рано, раньше всех остальных детей, и сдавал с рук на руки классному руководителю — или, по-новому, воспитателю — Валерию Владимировичу.
Наверное, с полчаса Иван сидел в классе один. Привозить его позже Степан не мог — он начинал работать очень рано, с половины девятого. И все равно ничего не успевал.
Пришел Иван, волоча за собой стильный немецкий рюкзак, который отец привез ему из Кельна. Рюкзак он швырнул в угол, а сам сел, зацепил свои облаченные в джинсы «дощечки» за ножки стула и заныл:
— Опять яичница? Не хочу я никакой яичницы! Сколько можно яичницу есть? Вчера Клара Ильинична в холодильнике кашу оставила. Пшенную…
Степану стыдно было признаться, что кашу он вечером съел. Ему тоже смертельно надоели покупные антрекоты и куры-гриль.
Поэтому он сказал грозно:
— Ешь давай! — и подвинул сыну тарелку. И налил морковный сок, который Иван терпеть не мог и пил, зажимая нос пальцами.
Иван взглянул отцу в лицо совершенно черными Леночкиными глазами и, очевидно, увидев там что-то, пререкаться не стал, а начал покладисто ковырять яичницу.
Лучше бы скандалил.
— Хочешь, вечером в ресторан пойдем, а? — предложил Степан. Чувство вины требовало какого-то выхода. — В какой-нибудь… итальянский. Где макароны подают.
Иван глянул на него и отхлебнул морковного сока, не забыв предварительно зажать нос.
— Ты лучше в шкоду зайди, — прогундосил он, не отпуская носа. — У всех родидеди приходят, а у бедя нед.
— А что? — насторожившись, спросил Степан и легонько хлопнул сына по руке, чтобы тот отпустил нос. — У нас проблемы?
— Нет у нас проблемой, — ответил Иван, но как-то подозрительно быстро начал жевать яичницу.
— Проблем, — поправил Степан, отчетливо понимая, что проблем там, очевидно, воз и маленькая тележка.
Он уже почти простил жену за то, что она ушла от него.
Но он никак не мог простить мать за то, что она так неожиданно умерла. Они остались с Иваном одни. Совсем одни.
Конечно, с хозяйством они справятся, им не привыкать — мама всю жизнь жила отдельно и в хозяйстве участия не принимала. А друг с другом?
— Ты что, опять трояков нахватал?
— Ничего я не нахватал! — ответил Иван, дернув плечом. — Просто я не знаю…
— Чего ты не знаешь?
— Пап, ну съезди в школу и спроси, чего я не знаю! — Он оскорбленно засопел, губы у него искривились и набухли, и всю мордаху как будто повело в сторону. — Она говорит, что я все не правильно понимаю! А я не знаю, что я не правильно понимаю!
— Да кто она-то?
— Инга Арнольдовна! — выкрикнул Иван, отвернулся и утерся рукавом. Степан слышал это имя впервые.
— Кто такая Инга Арнольдовна?
— Она ведет у нас литературу. Между прочим, с нового года, папочка!
В их продвинутой школе с первого класса преподавали не чтение, а литературу.
— Ты что, — осторожно спросил Степан, — плохо читаешь?