— Пропустим этот бред? — предложил Шульц. Дромберг кивнул, и Шульц провел пальцем по монитору. На большом экране промелькнули ускоренные кадры.
— Где-то здесь, — оторвав палец от экрана, сказал Шульц.
— … О! Вы не представляете, что это за золотые стрекозы! — говорил Скурски с упоением. — Они в сто раз умнее нас! В шахматы?.. Бесполезно!..
— Сейчас… — сказал Шульц и промотал еще.
— …Попробуйте запомнить, — настойчиво и терпеливо говорил Такахиро Кшиштофу Скурски. — Нас всех — и меня, и вас, и госпожу Мендес, и всех-всех остальных людей — больше всего на свете интересует то, как этот шарик, дримбабл, изменит наш мир. Это вам могли бы рассказать центавряне. Они могли бы рассказать вам, зачем они прилетали к нам. Если бы вы спросили их об этом, они обязательно рассказали бы вам. А больше ни с кем они не станут так откровенничать.
— Да! — горячо поддержал идею Скурски, — мне чертовски это интересно! Эти центавряне — занятные ребята. Я уже встречался с ними с год назад, они учили меня готовить в ресторане съедобных картин. Да, я очень хотел бы знать, зачем они прилетали, и что с нами будет из-за этого, я еще в прошлый раз хотел их об этом спросить. Но не успел. Я же говорю, моя жизнь — сплошное приключение… — сказав это, он уставился на пустую бутылку у себя в руке. Поставил ее на пол и попросил доктора: — Дайте «Пепси», пожалуйста, я же просил…
Шульц мотнул дальше. Фигурка Скурски на экране быстро запрыгнула в кровать и легла головой на пластиковую подушечку, а Мендес и Такахиро оказались сидящими на стульях рядом. Вж-жик, и Скурски уже снова уселся на край постели. Шульц убрал палец.
— Здравствуйте, — сказал больной, с опаской разглядывая японца. — Меня зовут Кшиштоф.
Такахиро озадаченно глянул на докторшу.
— Он не помнит вас, — пояснила та. — Господин Скурски, это — господин Такахиро, он хочет знать, где вы сейчас были и чем занимались.
— А ты кто такая? — подозрительно уставился Скурски на нее.
— Меня зовут госпожа Мендес, — терпеливо ответила она, — или, если вам больше так нравится, просто Мерседес.
— Мерседес. Хорошее имя. Лучше Мерседес.
— Кшиштоф, — устало вмешался Такахиро, — пожалуйста, расскажите нам, где вы сейчас были, что видели…
— Дайте «Пепси», — попросил тот.
Госпожа Мендес дала.
— Ну ладно, — сказал Скурски, отхлебывая. — Так и быть, расскажу. Уж очень скучно вы живете, а люди, вроде, хорошие… Я только что был в гостях у центаврян, ну, у тех чудиков, которые как-то прилетали на Землю.
У Такахиро вытянулось лицо, и на лбу выступили капельки пота.
— Они снова были на Земле, — продолжал Скурски. — Только это они не прилетели, а уже получились из людей. Люди мало-помалу, этак лет за миллион, превратились в центаврян.
— Каким образом? — хрипло спросил японец.
— А они так размножаются. Целыми мирами. Они мечут икру — по икринке на мир. И те, кто не отказывается, понемногу становятся точно такими, как они. Вот так и размножаются. А, кстати, никто и не отказывается.
— Почему?
— Это же размножение. Оно всегда сопровождается удовольствием. Правда, тут кайф по всему миру размазывается… Зато уж как центавряне тащатся, когда им удается куда-нибудь свою икринку закинуть! Как лягушки. Кстати, у меня была одна знакомая лягушка, я уже не помню, как ее звали, давно это было, и она мне говорила, что человеческий оргазм ни в какое сравнение не идет с тем кайфом, который испытывают они. Потому что тут все не на физиологическом уровне, а на интеллектуальном, — он глотнул из бутылки. — И стрекозы мне про это говорили. Но у них немножко по-другому…
— Господин Скурски, — почти шепотом сказал Такахиро. — Не могли бы вы вернуться к центаврянам.
— А у меня не получается, — ответил тот. — Я вообще никогда не могу никуда вернуться…
— Я имею в виду, вернуться в своем рассказе…
— А-а… А что про них рассказывать? Центавряне, как центавряне. Нормальные ребята. Только скучные какие-то. Озабоченные. Все разговоры — про размножение. Только и думают, как бы это икру свою кому-нибудь подсунуть. Нет, давайте, все-таки, я вам про лягушку расскажу, кстати, ее картины были самыми вкусными. И я вспомнил, ее звали Моника… По-моему… Или… — Он искательно обернулся к госпоже Мендес. — Как, вы сказали, вас зовут?