— Мерседес.
— Вот! Да! Возможно и Мерседес. И она говорит мне…
Шульц выключил запись.
— Вот и всё, — сказал он. — И ты всерьез думаешь, что старик свел счеты с жизнью из-за этой ерунды?
— А ты всерьез думаешь, что это ерунда?
— Ни разу больше этот псих не рассказал про центаврян ничего мало-мальски членораздельного. Но даже из-за этой его невнятицы проводилось тысяча дополнительных исследований, но все они подтвердили, что дримбабл никак, НИКАК, не воздействует на человеческий организм. И уж тем более на уровне генома.
— Ты веришь, что с баблом люди видят вещие сны?
— Вещие или не вещие, это вопрос спорный, но какие-то сны видят, это доказано.
— Значит, он взаимодействует с человеческим организмом, то есть, как-то воздействует на него. Да уже просто то, что человек засыпает, это уже воздействие.
— Марк, ты прекрасно понимаешь, о чем я. Я говорю о необратимом воздействии.
— А если оно сверхмалое и носит при том накопительный характер? Миллион лет — не шутка.
— Знаешь, что я скажу тебе, Марк. Миллион лет — такой срок, который, еще не известно, протянет ли человечество вообще. В конце концов, мы же не уничтожаем этот документ. Те, кто придет после нас, будут иметь больше возможностей для исследований, они еще многократно все проверят… Может быть, и действительно, стоит дримбабл уничтожить, пока что-то не зашло слишком далеко…
— Этого не будет никогда, — покачал головой Дромберг. — Слишком много удовольствия мы от него получаем. Дрим-индустрия сегодня — одна из ведущих, а наш департамент — местечко, от которого не так-то легко отказаться. Даже старик не мог отказаться, а уж он-то был — кремень. Но кое-что он все-таки сделал. Его вопрос обошел все газеты мира, а тот факт, что он уснул и проспал целых десять часов, говорит о многом. О том, что вопрос не праздный, и ответ на него есть…
— Такие чистоплюи, как Такахиро стоят на пути прогресса, — неожиданно посуровел Шульц. — Если бы мы прислушивались к ним, у нас не было бы ни атомной энергетики, ни химической промышленности, ни космических исследований… Но люди никогда не останавливаются на полдороги.
— Да, — кивнул головой Дромберг, — но до сих пор они следовали лишь собственному посылу, а не шли на поводу у другой расы.
— Как бы там ни было, господин Дромберг, — неожиданно официальным тоном заявил Шульц, нависнув над столом, — я не собираюсь делать скоропалительных выводов. Напротив, я намерен поднять вверенную мне отрасль на еще более высокий уровень и принести максимум пользы каждой стране в отдельности и всему человечеству в целом.
— Я в полном вашем распоряжении, — отозвался Дромберг так же сухо, — и полностью вас поддерживаю во всех ваших начинаниях.
— Так-то, — сказал Шульц, откинувшись обратно на спинку кресла. — А знаешь, Марк, почему я не хочу поднимать бучу? Если копнуть глубже. Ты думаешь, из карьерных побуждений? Нет, Марк. Признаюсь тебе. Просто он мне нравится — дримбабл.
И Шульц подмигнул помощнику сперва левым, а потом правым глазом. Эта шутка была популярна в Департаменте Сна уже несколько лет.
Дубинянская Яна
Макс и летающая тарелка
Макс был красив. Макс был очень красив. Макс был богат, он был из очень хорошей семьи. Макс был не про мою честь.
Попробовали б вы объяснить это моей маме. Мама решила выдать меня за Макса замуж. Она увидела его на праздничном концерте в нашем колледже Макс был конферансье, как всегда, — после концерта перекинулась с ним парой слов и была совершенно очарована. Макс всех очаровывает. А моя мама, если вобьет себе что-то в голову, абсолютно неуправляема.
В тот день она пригласила Макса к нам на обед. Это было уже не в первый раз. Макс никогда не отказывался, потому что он был хорошо воспитан. А мама делала из этого вывод, что я ему очень нравлюсь, и что её план раскручивается полным ходом. Это же моя мама, если вы её не знаете, вам не понять.
Кстати, я к тому времени уже имела несчастье влюбиться, только ещё не знала, что это несчастье. Он не был таким красавцем, как Макс, не умел ни одеваться, ни держаться, как он, знал вполовину меньше умных слов, имел раз в двадцать меньше денег и к тому же был ниже на пятнадцать сантиметров. Вот так-то, а я его любила. Мама, к счастью, думала, что мы просто друзья. А что Сол еврей, она вообще никогда не узнала.