Мне было совершенно ясно, что самостоятельно расшифровать обнаруженное мне не удастся, и я отправил полученные файлы нашим структуральным космолингвистам, которые все равно годами зря просиживают штаны в своем отделе, придумывая несуществующие языки, с которыми, якобы, человечество когда-нибудь может столкнуться в космосе… Казалось бы, что за глупая идея? Разве можно угадать, каким будет язык существ, о которых мы ничего не знаем? Но нужно отдать им должное: они разработали уйму алгоритмов дешифровки, а так как подпитываются они, в связи с этим, военным ведомством, в чем-чем, а в компьютерных мощностях они не испытывают ни малейшего недостатка.
Потом я поел, положил в твою тарелочку немного сухого корма «Вискас», в другую налил молока и лег спать. Утром я тебя не видел.
− Дурацкая шутка, − сказал руководитель лингвистов, сунув мне в руки пачку распечаток на стандартных листах А4. − Еще раз так пошутишь, будем разговаривать у шефа.
С замиранием сердца сел я за свой рабочий стол и стал читать.
За окном идет дождь настоящий ливень
Ветер бьёт освеженные листья
Знаю, он наломает веток
Но я ни разу там не был
Там за окном другой мир
Я не верил своим глазам. Неужели это написал мой кот?! Тот самый, которому я так и не удосужился дать имя? Серый. Просто серый. Впрочем, поэзия знает и Черного, и Белого… Дальше я читал, не отрываясь, и знал бы ты, как болела моя душа.
Вновь говорил при мне о других котах
Говорил о рыжем коте
О как я это ненавижу!
Говорил о том что с ним я лишь по недоразумению
Жесток и любим
Есть много обид но главная
Когда пресекают твою ласку
Подчеркнуто демонстрируя безразличие
Тогда я жду восход Луны
И беседую с ней о том
С улицы залетела бабочка
Значит лето в самом разгаре
Третье лето моей жизни
Я ловил ее и думал
Будет ли в моей жизни самка
Есть и другие обиды
Когда показывает что я неинтересен
Когда прохладно как должное принимает мои порывы
Когда говорит что отдал бы меня но кому я нужен
Жесток и любим
За шкафом залежи паутины и пыли
Так сладко там было и безопасно в детстве
И сейчас запах детства остался там
Но мне не втиснуться
Уже никогда не втиснуться в детство
Растерянный бреду я по жизни
Растерянный и нежный
Мне кажется я мог бы не есть совсем
Но взволнует ли это кого-нибудь?
Всю ночь из крана капала вода
Другой стоял на подоконнике за стеклом
Я испугался что он понравится
Я шипел на него и гнал почти до прихода
И он перетрусив ушел
Я был доволен и горд
Пришел и сразу уселся рассматривать камни
Когда-то играл со мной
Когда я был дитя я был лучше?
Пушистее хвост? Ярче полосы?
А сейчас при мне сквернословит
Одному бывает хорошо
Когда на улице завывает ветер
А дома тепло и мягко
И можно вылизываться и мечтать
О том как все еще будет
… Их было несколько десятков, этих сентиментальных строф. Я прочел их все и долго не мог прийти в себя. Потом я заспешил домой. От остановки к дому я почти бежал, но по дороге все-таки заскочил в ларек и купил банку «Кити Кэта» с крольчатиной. Я ввалился в свою квартиру с мыслью о том, что теперь у нас начнется новая жизнь. Но меня никто не встретил. Это было странно, но я, холодея, почти сразу догадался, в чем дело.
Я кинулся в гостиную, где была открыта форточка, в кабинет, в спальню… «Кис, кис, кис, − кричал я в панике. − Серый! Серый!..» Но никто не отзывался. Я вышел на улицу и бродил по двору до темноты, не прекращая звать тебя, и в дом вернулся, лишь окончательно утвердившись в бессмысленности своих поисков.
Я вошел в кабинет и сел за стол. И сразу увидел на нем листочек в линейку из старой записной книжки. Я помнил точно, что не оставлял его тут. Вновь я кинулся в гостиную, залез в шкаф… Твоих записей там, конечно же, не было, они исчезли вместе с тобой. Я вернулся в кабинет и, приглядевшись к листочку, увидел начертанный на нем еле заметный волнистый волосок, длиной не более сантиметра. Я включил микроскоп и скопировал этот знак, а затем, как и вчера, переслал файл лингвистам. Пусть попробуют не переведут.
Ночью я почти не сомкнул глаз. Меня мучили стыд и угрызения совести, меня мучил страх за тебя и надежда, что твоя последняя запись поможет мне тебя найти. А рано утром, едва только начался рабочий день, я ввалился в кабинет заведующего отделом структуральной космолингвистики.
− Что там написано?! − без предисловий потребовал я ответа.
− Я же тебя предупреждал… − отозвался он. − Впрочем, ты придумал довольно необычную систему кодирования, и кое-что мы взяли оттуда на вооружение. Если хочешь, я сделаю реестр, и ты оформишь патент на изобретение. Я и не знал, что ты увлекаешься структуральной лингвистикой.
− Вы расшифровали?! Расшифруйте, пожалуйста, расшифруйте! − твердил я.
− Ты хочешь сказать, что не сам все это закодировал? − наконец дошло до него. − А кто? Какой-то твой знакомый? Он, что − сумасшедший поэт? Но лингвист, кстати, талантливый. Интересно, зачем он этим занимается? Боится, что кто-то украдет его гениальные стихи?
− Расшифруйте…
− Ну, ладно, ладно, − сказал он, наконец. − Сейчас.
Он удалился в лабораторию и вскоре вернулся с листом бумаги в руках.
− На, держи.
Я схватил этот лист и уставился на него, как на змею. Там было одно-единственное слово. Одно-единственное, но оно действительно жалило меня.
«Низость».
Пинцет не помог? Запахи рассказали тебе все?
Говорят, я сильно изменился. Прежнюю работу я, во всяком случае, оставил. Какое, право, мне дело до этих булыжников или до этих кремнийорганических волосков, которые так восхищают моих бывших коллег? Даже при том, что как раз я, пожалуй, единственный, кто готов поверить, что они не менее разумны, чем мы, просто, в отличие от нас, не набиваются на общение.
Один мой бывший коллега, зайдя ко мне в гости с бутылкой коньяка, рассказал, что якобы на определенной фазе развития эта грибковая популяция стала излучать какие-то волны и наши лингвисты расшифровали это «волновое послание» как, − «отстаньте вы, в конце концов!» Но над ними только посмеялись.
Почему мы так уверены, что знаем, что такое разум? Почему мы так упорно ищем контакта, но никогда не думаем о том, жаждет ли его другая сторона? А если, в принципе, другой стороне он может быть не нужен, то отвечают ли наши поиски правилам элементарной деликатности? Понравилось бы нам, если бы мы пришли в лес за грибами, а лес вдруг стал бы с нами разговаривать и набиваться в друзья?
Заведующий отделом лингвистики считает меня слегка тронутым гением. И из уважения к этой мнимой гениальности он по моей просьбе распечатал мне твои записи в первоначальном виде. Я много раз показывал их другим кошкам. И дело вовсе не в том, что мне так уж важен пресловутый контакт с ними, дело в том, что они могли бы помочь мне найти тебя. Но ни одна из них не проявила ни малейшего интереса. Неужели ты сам изобрел эту письменность? Или все они более хитры и более скрытны, чем ты? Или ты был не простым котом, а каким-нибудь котом-пришельцем? Нет, в последнее я не верю ни на йоту, в конце концов, я знал твою кошку-мать, она живет на даче у моих знакомых. Или это как раз ты − «слегка тронутый гений»? Тогда ты просто мой брат-близнец.
Впрочем, не в этом дело. Совсем-совсем не в этом. Пожалуйста, вернись. И никаких контактов. Вернись и останься − просто котом.
Я больше не буду, честное слово.