При этом враз делал отмашку обеими руками – в ту же сторону, с которой взлетала нога.
Я сидел под деревом, потихоньку приходя в себя, смотрел, как мистер Янг приближается по лиственничной аллее, попеременно взбрасывая к небу ноги в белых кроссовках. Вдруг он приостановился и, заклинив пятку выпрямленной ноги в развилку дерева – на высоте пояса,- стал гибко наклоняться всем туловищем, складываясь пополам, вытягивая вперед руки, как молящийся тибетский паломник, падающий ниц… И я засмотрелся на него – возвратившись с того света в жизнь, видеть эти смешные движения человека было неимоверно приятно. Я едва не заплакал от умиления, нежности, грусти. Но эти чувства были рождены моей душой – неизвестный же мне юноша-наркоман едва начал выходить из наркотического опьянения в настоящий мир единственной жизни и ничего еще не соображал. Он тупо смотрел на смешно подпрыгивавшего человека, который совершал гимнастический бег на месте, вытаращив черные круглые глаза, размахивая перед грудью сжатыми кулаками, высоко подбрасывая колени.
Закончив гимнастику, он подошел, и между нами начался следующий разговор, который велся на незвучащем праязыке всех выходцев из утраченного рая, на языке Адама и Евы.
– Если бы,- начал брат Янг,- тебе поднять сейчас руки над головой и привязать к стволу дерева… А потом это дерево чудом бы выросло сразу метра на два… Получилось бы распятие, такое, на каком распинали Его.
– Но Его распяли на кресте.
– Нет, на столбе.
– Не все ли равно: на столбе, на кресте?.. Христос ведь умер…
– Не Христос умирал.
– Кто тогда умер на кресте?..
– На столбе.
– …на столбе, если не Иисус Христос?
– Не знаю. Какой-то незнакомый мне человек. Я его никогда не видел раньше.
Он добровольно умер за Сына Божия. Умер по-настоящему, я видел. А Бог или ангелы умереть не могут…
– Что значат твои слова? Разве ты был там?
– Да, был и видел. Стоял в толпе людей, шагах в тридцати от столба. Да, это был столб. И апостол Петр потом свидетельствовал: на “древо”, а не “на крест”.
– Как ты мог там быть? Это неправда!
– Правда. Я однажды очень захотел это увидеть – и оказался там…
– Мне тоже хочется это увидеть!
– Что ж, отправляйся туда. Твое право. Ты такой же Его близнец, как и я.
И я оставил под деревом неизвестного корейского бродягу, на этот раз навсегда, вылетел из его расслабленного тела и оказался там, где мне захотелось быть. Я стоял в небольшой толпе и смотрел – с чувством наступившей уже непоправимой беды – на то, как побежала кровь из-под острия копья, которым солдат стражи уколол под ребро человека, подвешенного к столбу. В сумятице страшных чувств скорби, смятения, ужаса перед будущим я и не заметил вначале, как был распят казнимый,- показалось, что человека, страшно выпятившего костлявую грудь, со вскинутыми в жесте отчаяния и боли руками, прибили прямо к небу.
Перед нами совершалась самая главная казнь во всей судьбе человечества. Мы стояли и по отдельности, и небольшими толпами и все одинаково, опустошенными глазами смотрели, как умирает то, что не должно умирать. Желающий спасти нас от смерти – не в сказке, а на свету жизни – Христос не должен был умирать.
Вместо Него умирал какой-то обычный человек. Еще минуту назад он чуть слышно стонал – намного слабее, чем висящие рядом с ним два преступника, люди грубого и крепкого телосложения, тоже распятые на столбах с перекладинами.
Но подошел солдат с длинным копьем в руке и, выполняя приказ начальника конвоя, проколол всем по очереди грудь под правым соском, чтобы выпустить из нее воздух. Тогда казнимый не сможет больше вздохнуть и умрет.
Пока мы, небольшая горстка человечества, ждали последнего вздоха своего
Спасителя, решалась главная для нас задача. Не человеческая воля была ее условием. И в ответе надо было получить не пресловутые рай или ад. Надо было решить, может ли одна настоящая человеческая жизнь, добровольно принесенная в жертву смерти, попрать ее и освободить от нее навечно всех остальных. Как знать – многие из мудрых иудеев и умных эллинов, окружавших толпою лобное место, сразу же и решили задачу, но я до сих пор не нашел ответа. И в преддверии XXI века – почти через две тысячи лет – я все еще мучаюсь над тем, что увидел своими глазами.
И я свидетельствую в том, что кто-то один из нас, тот, чей близнец был самим
Творцом мира, мучительно отдавал, капля за каплей, свою человеческую жизнь как выкуп за наше бессмертие. Он почему-то любил нас и хотел, чтобы мы не умирали… Всхрапывая сквозь завесу густой окровавленной юшки, свисающей из-под наклоненного лица почти до колен и мотавшейся из стороны в сторону, когда он слабо поводил головою,- платил Спаситель этот выкуп. Вся наблюдающая толпа, погруженная в глубокое молчание, следила за последними движениями умирающего. И постепенно, по мере того как они стихали, все медленнее становилось покачивание кровавого полотнища смертной слизи.
В толпе зрителей на Голгофе я еще раз увидел проповедника Янга, смуглого лысоватого гения. Он находился в сообществе с двумя другими людьми, немолодыми и заурядными на вид европейцами, мужчиной и женщиной, стоявшими в привычной им супружеской близости, плечо к плечу, рука в руке, переплетясь пальцами. Обратясь к ним сзади, Янг что-то тихое сказал, обращаясь сразу к обоим. Те, вместе оглянувшись поверх сближенных плеч, одинаковым образом кивнули в ответ. После чего Янг оглянулся на меня, оглядка его была машинальной, и он тотчас отвернулся. Но, прежде чем отвернуться, мимолетно улыбнулся доброжелательной, ничем не обязывающей улыбкой, как бы не конкретно мне предназначенной, но с дружелюбием посланной в мою сторону.
Конечно, он не узнал меня, ибо я воплотился в какого-то серого человека иерусалимской толпы, неизвестного мне самому до сих пор, господа.
…Итак, выкуп был отдан; но его, видимо, до сих пор не приняли. А если и приняли, то выдачу выкупаемого товара отложили на неопределенное число тысячелетий. И сие несмотря на то, что у человека, прибитого на столбу к перекладине, был такой могущественный близнец. О, не чета нам всем, господа-товарищи! И хотя многие из нас, напрямую происходящие от гениев, героев, титанов и великих языческих богов, а не от лохматых шимпанзе, многое могут сказать единому Вседержителю, но вряд ли хоть один из нас осмелится говорить такое: Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую
Я имел у Тебя прежде бытия мира. Подумать только! У человека, испустившего дух на тесаном бревне от укола под ребро стальным концом копья, был духовный близнец, существовавший при Боге во славе – ПРЕЖДЕ БЫТИЯ МИРА! И такой человек заступился за нас.
И что бы ни говорили об этом человеке, убитом на кресте, никто лучше не сказал о нем, как его Близнец, обращаясь к Отцу: Так как Ты дал Ему власть над всякой плотью, да всему что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную: Сия же есть жизнь вечная. Замечательно такое высказывание о Себе в третьем лице: Ты дал Ему власть, – замечательно и обоснование своей главной просьбы перед
Отцом Своим: даст Он жизнь вечную: СИЯ ЕСТЬ ЖИЗНЬ ВЕЧНАЯ! Так было нам предсказано, что жизнь сиюминутная, свет фаворный небесный – это и есть жизнь вечная.
ГЛАВА 16
…Которая ощущалась такой, приоткрывалась, представала перед тобой во вкусе и звучании вечности – если ты ничего не знал о своем прошлом. Только тогда настоящее становилось жизнью вечной. Я смотрел на женщину, не зная, кто она, откуда, и оттого казалась мне принадлежащей не сиюминутности, но нескончаемому времени. И все признаки молодости, свежие, сочные виды ее белокожей женственности, убеждали в том, что это никогда не закончится, ничуть не изменится, навечно сохранится.
Однако ничего не знал я и о себе. Но спокойно, уверенно подошел к женщине, и она ко мне обернулась, до этого стоявшая лицом к широкому серебристому водохранилищу. Росту она оказалась почти одинакового со мною, черты ее лица, свежесть цветущей кожи, удлиненная стройность высокой фигуры, белые перчатки на руках, элегантные всплески на ветру ее легкой широкой юбки – все в ней было мне по сердцу, волнительно и мило для меня каким-то нежным, хрустальным отзвоном прошлого, которого я не помнил. Я смотрел на нее глазами человека, который воскрес после очень долгого пребывания в смерти, такого долгого, что все прежнее бесследно истлело во времени. И только звон музыкальный остался.