– Очарованная – чем?
– Ничем, пожалуй. Просто вы, Марина, были как шпионка из другого мира, параллельного, подосланная в наш…
– Да, вспоминаю эти ваши пассажи… И я молчала в ответ, действительно, как дурочка. Да и кто я была на самом-то деле, Василий? Тупая лимитчица, никому не нужная. Это правда, голубчик. Однако на кой хрен мне нужно было выслушивать такую правду? Ведь это лишало меня веры в свои силы. Вам такое не приходило в голову, Вася?..
– Признаться, нет. Я вас любил, как мог. Как могли любить все советские люди
– без денег, без надежд, обремененные семьей.
– Ты? Советский?.. Без денег? Да ты что, Василий? Уж и впрямь держишь меня за дурочку.
– А что? Кто я был, по-вашему?
– Барчук. Советский барчук, сын дипломата. Знал себе цену, слишком хорошо знал. И мне знал цену. Поэтому легко бросил меня, когда этого захотелось.
Помнишь?
– Я помню, что это стоило мне дорого…
– Не представляю!
– Марина, а вы-то хоть знаете, каким образом попали в Америку?
– Может, знаю. Но не скажу вам.
– Да я-то знаю!
– Ну и что скажете? За сколько вы меня продали Америке?
– Не продавал я вас.
– Продали. Неплохой бизнес сделали.
– А вы?
– И я сделала неплохой бизнес.
Они поехали прогуляться на Рублевское водохранилище, а оттуда – ко мне на дачу в поселке К., что по Киевской железной дороге. Там были старые дачи с большими еще участками – ихтиозавры великого дачного номенклатурного периода, вынесенные на брег советской действительности еще рублевыми потоками, а не шумными валютными, преимущественно мутно-зеленого цвета.
Бессмысленно описывать, как выглядело последнее место действия этого романа, это будет скучно для тебя, читатель, задерживать свое внимание на том, что промелькнуло очень коротко, но безвкусно и дурно. Ничтожная история, ничтожный отрезок времени, ничтожное время, когда стало бессмысленным всякое противление злу насилием и первое вошло в сговор со вторым, образовав мощные криминальные группировки. Но мой близнец жил именно в данный отрезок времени, в нем успел стать известным писателем, а после – вместе со своим временем – ухнуть, провалиться в глубокое забвение.
Когда мы отъехали от пляжа, моя спутница спросила, есть ли там, куда мы едем, междугородный телефон. Я ответил, что нет, тогда она попросила завезти ее по пути на какой-нибудь переговорный пункт. В городке Рублеве мы подъехали к почте, зашли в зал с несколькими телефонными кабинками, дама моя заказала разговор, и мы сидели на жестких деревянных диванах в ожидании – умопомрачительное времяпровождение для людей, учитывая то, что жизнь коротка. Я обратил внимание на ее руки в белых шелковых перчатках, терпеливо сложенные на коленях, округло обозначенных под тонкой тканью юбки. Это были большие, с длинными пальцами, талантливые, полные жизненных сил красивые женские руки. И невозможно было поверить, что под белыми перчатками они у нее красные, с шершавой кожей…
Прожитая жизнь, очевидно, никогда не приносит облегчения, если даже она удалась и уже позади. Поэтому и притягивает она к себе, прошлая жизнь, заставляя писать письма, звонить по телефону… Я слышал весь разговор от начала и до конца, ибо он звучал одновременно и в переговорной кабине, и во мне самом.
– Здравствуй, Ашур, это я.
– Слышу тебя. Здравствуй.
– Ты когда летишь?
– Завтра. А что?
– Я задержусь дня на два. Так что улетай без меня.
– Что случилось? Только не ври.
– Я тебе никогда не врала и не собираюсь.
– Так. Ну так… Ну и что?
– Ашур, это все тот же писатель. Я еду с ним на дачу.
– Ты хорошо подумала, дорогая?
– Да, хорошо. Ты мне не муж. Я свободная женщина.
– Я тебе ничего не говорю, кажется. До свидания.
– До свидания… Минутку!
– Что еще?
– Только без глупостей, прошу тебя… Слышишь?
– Слышу, слышу…
Невольно присутствуя при разговоре двух людей, один из которых был совсем рядом, за стеклянной дверью переговорной кабины, очень захотел увидеть второго, Ашура, и я быстро внедрился в электронные каналы, прошел по звукам женского голоса до самого его выхода в телефонную трубку, которую и прижимал к уху Ашур. Но и внедрившись в него, я все равно не мог увидеть человека, пока он не захочет взглянуть на себя в зеркало. И по случайному совпадению, по судьбе ли, но в минуту телефонного разговора Ашур как раз стоял напротив высокого трюмо, находившегося в каком-то узком тесном помещении, и машинально оглядывал себя в зеркале. Это был туго-курчавый мужчина с худощавым лицом, темными сросшимися бровями, с глазами голодного хищника.
Щеки его, подбородок и место над верхней чуть вывернутой губой были покрыты ровно подстриженной щетиной – искусно выведенная под трехдневную небритость модная бородка. Кажется, это был тот человек, которого видел я в своих космических снах, про которого я ничего не знал, кроме одного – у него с младенчества была порочная привычка сосать большой палец правой руки,- ею он сейчас прижимал к уху черную телефонную трубку. От многолетнего детского порока, державшегося почти до юношеской поры, большой палец правой руки должен был быть у него заметно тоньше, чем на левой руке. Но проверить этого я не мог, потому что левую руку он сейчас держал в кармане модных, широкими бананами, темных брюк.
– Ладно, я тебя предупредил,- говорил он, разглядывая себя в зеркале; и вдруг выбросил из кармана кулак с выставленным указательным пальцем, состроил уморительную зверскую рожу и, прищурив глаз, произвел предполагаемый беззвучный выстрел.
– Все равно я завтра не поеду с тобой,- между тем говорила ему женщина.
– А это мы еще увидим,- отвечал он.
Кто это? Демиурги, наши сочинители, кто это? Над плоской крышей горного дома сияла ночь в крупных кристаллах небесных звезд. Я смотрел на них снизу вверх, лежа под теплым ватным одеялом. Как я стал этим юношей, где это было?
И разве сторож я брату моему?..
Бросив на него последний взгляд, я снова вернулся назад к банальной жизни быстро пробежавшегося по ней малюсенького писателя Василия Немирного
(Мирного). Он все еще был на переговорном пункте, сидел, неуютно поерзывая, на длинном деревянном диване рядом с каким-то старичком решительного вида, пахнущим резким спиртовым одеколоном, с навостренными седыми усами, и ждал… Чего ждал мой близнец, кроме той женщины, которая еще находилась в телефонной будке и разговаривала? Которая его погубит, как и всякого мужчину всякая женщина на свете… Чего ждал? Много было всякого ужаса в проходящем
ХХ веке – так много, что ничего нам не остается делать, как только враз все это позабыть. Но к концу второго тысячелетия от Р. Х. мы все, пройдя через немыслимые общие ужасы и рассеяв личное счастье по мгновениям, увидели нового Бога, Который Больше и Лучше прежнего. И настало время простить – и со смехом попрощаться с прошлым, и забыть его, и продолжить по новым законам бессмертия. С Новым веком, с Новым тысячелетием и с Новым Богом! Ради этого приветствия и был написан этот роман, а кто писал его, завершая в ночь на
1999-01-13, того я не знаю.
•
ГЛАВА 1… 1
ГЛАВА 2… 2
ГЛАВА 3… 3
ГЛАВА 4… 4
ГЛАВА 5… 5
ГЛАВА 6… 6
ГЛАВА 7… 7
ГЛАВА 8… 8
ГЛАВА 9… 9
ГЛАВА 10… 10
ГЛАВА 11… 11
ГЛАВА 12… 12
ГЛАВА 13… 13
ГЛАВА 14… 14
ГЛАВА 15… 15
ГЛАВА 16… 16
© 2001 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал"
Опубликовано в журнале:
«Октябрь» 2000, №2