— Да и вообще, почему нам не быть одинаковыми? — требовательно осведомилась она.
Марко’каин не отрывал глаз от моря, гордясь своей способностью видеть картину более широкую.
— Если бы между нами и вправду никакой разницы не было, это означало бы, что ни один из нас не может знать ничего, неведомого другому, — заявил он.
— А это опасно? — спросила сестра.
— Может оказаться опасным.
Пауза.
— Не представляю, как.
— Да и я тоже, — серьезно признался Марко’каин. — И это опасности только на руку.
— По-моему, ты просто глупости говоришь, — укорила его Таинто’лилит. — Как в тот раз, когда пугал меня перед сном, в кровати, уверяя, что медведь может влезть в окно и сожрать нас.
— Так медведи все время и приходили к нашему дому, — возразил в свое оправдание Марко’каин. — Ты же видела по утрам их следы.
— Следы не убивают, — фыркнула, обхватывая себя руками Таинто’лилит. — Столько лет, столько медведей, а от чего умерла наша мать?
Вопрос этот, невинный маленький клуб выпущенного риторического пара, повис в воздухе, оказавшись куда более темным, чем ожидалось.
— Мы не знаем, от чего она умерла, — произнес, наконец, Марко’каин.
— Не знаем, — подтвердила Таинто’лилит.
— Это может убить и нас.
— Ну, не думаю.
— Почему ты так уверена?
— Я прекрасно себя чувствую. Ты нет?
— Я голоден, устал и замерз.
— Я тоже, но ведь это поправимо.
— Надеюсь, — похоже, никакой уверенности в этом Марко’каин не испытывал, несмотря даже на то, что по океану заскользил, приближаясь к ним, первый луч солнца. Что-то такое грызло его — подозрение. — Возможно, это отец убил ее. Он сказал, будто мать съела что-то неподходящее. Возможно, и мы с тобой только что проглотили то же самое. Смертельный яд.
— Какую чушь ты несешь! — рассердилась Таинто’лилит и ткнула пальцем в пустые жестянки, лежавшие у их ног. — Это всего-навсего помидоры с нашего склада. А мать съела, наверное, что-то чужое. У гухийнуи.
— И все-таки…
Море, волна за волной, обращалось из серого в серебристое. Птицы уже ошалевали от радости. Длинные черные тени потянулись, разворачиваясь, как языки, от прибрежных скал, от саней, от пустого короба и жестянок. Даже стебли травы, проколовшей снег, который влажнел теперь на глазах, даже они бросали удлиненные дротики теней.
— И зачем было отцу убивать ее? — спросила Таинто’лилит.
— Они же все время ругались, — напомнил ей Марко’каин и замахал руками, показывая — как.
— Ну и не все время.
— Больше половины.
Лоб Таинто’лилит пошел складками — она производила подсчеты.
— Ровно половину, — сообщила она результат своих вычислений.
Марко’каин, сознававший ее правоту, поугрюмел. И тут его кольнуло новое воспоминание:
— Отец сказал нам однажды, что не доверяет ей до того, что готов прогнать ее. Она ничем не лучше гухийнуи, так он сказал.
— Да, а в другой раз мать сказала, что без нее он бы здесь не выжил. Без женщины он беспомощен, как дитя, сказала она.
— Ты уверена?
— Это есть в «Книге».
Она посидели в молчании, воображая, как отец слоняется, приволакивая ноги, взад-вперед по дому Фаренгейтов, и нестриженые седые волосы свисают ему на глаза, а свитер у него весь в дырьях, сердце разбито и кофе его совсем остыл.
— Интересно, что с ним будет теперь, после смерти матери? — пробормотал Марко’каин.
— Мы станем помогать ему, — сказала Таинто’лилит. — Если то, что он послал нас на смерть, правда, я уверена, сейчас он уже сожалеет об этом. Вот увидишь, он обрадуется нашему возвращению. И потом, с каждым годом мы будем расти. Если отец немного потерпит, мы сможем делать все, что делала мать.
И, приняв такое решение, они разожгли из «Основ антропологии» костерок. Огонь, пожирая одну за другой пятьсот шестьдесят две страницы, горел жарко и ясно, но съев последнюю, вмиг обратился в бесплотный пепел. Лайки, собравшиеся вокруг веселого пламени, разочарованно запыхтев, подняли головы и уставились на близнецов.
— Вот и все, собачки, — вздохнула Таинто’лилит.
Буря, наконец, налетела на них, и детям все же пришлось укрыться в разбитой скорлупке вертолета, залечь вместе с лайками в кабине. Теснота получилась страшная, но она-то и помогла сохранить — в уютном переплетении быстро дышащих мохнатых лаек и маленьких, негромко похрапывающих человеческих существ — телесное тепло.