— Здравствуйте, госпожа Сампрас, — диктатор подмигнул.
Она подошла к нему, ни произнеся ни слова. И, держа перед собой затянутые в перчатки ладони, неуверенно замерла, оттягивая решающий миг. Лицо ее было окутано сквозистой тканью, чадрой, позволявшей видеть лишь темные глаза.
— Это вы там, под маской? — упорствовал диктатор.
— Да, я, — бестонно ответила она.
— Она скрывает ваше хорошенькое личико.
— Так нужно, — произнесла она. Испод хирургической маски Галы уже увлажнился от ее потенциально смертоносного дыхания.
Анестезиолог, — тоже, судя по форме бровей, женщина, — глянула на Галу, кивнула. Бесцветная жидкость потекла по тонкой пластиковой трубке к канюле, прилепленной лентой к бледному запястью диктатора.
Лицо старика смягчалось, обращаясь в лицо младенца. Гала впервые заметила, какие у него длинные, мягкие ресницы — совсем как у ее детей. Теперь ресницы эти трепетали, как будто старик боролся, подобно уложенному в постель ребенку, со сном.
— Если я умру, не проснувшись… — пробормотал он.
— На этот счет не беспокойтесь, — ответила ему Гала. — У нас с вами еще долгая ночь впереди.
Плоть остается плотью
Аштон Аллан Кларк был самом богатым в Альтчестере человеком — его дыхание смердело деньгами, вязкая сера достатка забивала его ушные каналы. Если бы вы спросили у него, что составило основу его состояния (если бы вам дано было право поговорить с ним, коего удостаивались очень не многие), он ответил бы: «Лучшая кожевня во всей Англии». А если бы вы задали тот же вопрос его несчастным работникам, они ответили бы вам так: «Его мухи да наши муки» — если бы, конечно, не сочли вас стукачом хозяина. Вы не стукач? Нет? Ну, тогда слушайте.
Аштон Аллан Кларк был человеком малорослым, весьма упитанным, более всего похожим на выдру-переростка. Круглый год он носил черную соболью шубу, замшевые панталоны и цилиндр, также меховой. Волосы его, борода, усы и бакенбарды — все они были густы и все отблескивали, намасленные. Таким он был в 1831-м, когда построил свою кожевню, таким оставался и теперь, в 1861-м, отчего многие полагали, что цвет своих волос он поддерживает средствами искусственными. «Кожевня Кларка» закупала черную краску галлонами, и дети рабочих — оборванные, неграмотные недокормыши, все до единого, — рассказывали друг другу, будто мистер Кларк каждое воскресенье окунает голову в бадью, наполненную этой дрянью. Впрочем, они говорили еще, что питается он жабьими лапками и вымоченными в уксусе кексами.
Последнее утверждение было, разумеется, клеветническим, тем не менее, касательно частной жизни Аштона Аллана Кларка и правду можно было порассказать такую, что любой ребенок задохнулся бы от испуга, когда бы все они уже не задыхались по причине сероватых миазмов, из коих состояла атмосфера Альтчестера, и когда бы от секретов хозяина фабрики не отделяли этих детей чугунные ворота и суровые стражи. Особняк Кларка — вилла, насильно обращенная в замок навязанными ей стрельницами и завозными горгульями, — стояла на склоне горы, в изрядном отдалении от кожевни. От сельских наполовину предместий Альтчестера, где щебетали в деревьях, принадлежавших мистеру Кларку, дрозды, до угрюмого лабиринта булыжных улочек и почерневших домов, заплетавшегося вокруг его мрачного индустриального улья, добираться каретой приходилось полчаса, если не дольше.
Именно это время и ушло у мистера Дамьена Гирша на то, чтобы прибыть в особняк мистера Кларка. Он мог бы поспеть и быстрее, но лошади его совсем раскисли от летней жары, а недолгий дождик обратил последнюю милю не мощеной дороги в путь скользкий и слякотный. Воздух здесь веял ароматами более здоровыми, чем в зловонных кварталах города, где даже свежеотстиранная одежда мигом прованивалась кожевней, но однако ж и в нем ощущался избыток влаги, и мистеру Гиршу страсть как хотелось, чтобы небеса, наконец, разверзлись и пролились добрым дождем.
Время шло уже к вечеру. Работодатель мистера Гирша призвал его к себе письмом, доставленным утренней почтой. Мистер Гирш к кожевне отношения не имел и предпочитал работником мистера Кларка себя не считать, — он предпочитал считать себя джентльменом, чьи опыт и знания представляли для мистера Кларка ценность столь жизненно важную, что заслуживали порядочного вознаграждения. Тем не менее, письмо мистера Кларка выдержано было в тонах раздраженных, из чего мистер Гирш заключил, что жизнь его была бы, в общем и целом, намного счастливее, когда бы он мог послать мистера Кларка к дьяволу. В конце концов, как единственный в Альтчестере таксидермист, он вправе был рассчитывать на некую меру почтительности.