— Это напоминает мне… — сказал Уизли, доев и обернувшись на музыку, — тут недалеко есть магазин дорогого старья, в витрине уже лет десять стоит прекраснейший граммофон. Пошли, покажу?
— Хорошо, что я денег не взяла, иначе мы бы его обязательно купили, — Лаванда отправила в рот последний хвостик рожка и поднялась, отряхнув руки. — Веди.
Через два квартала величественный дом с косыми эркерами все так же казался невидимкой на магической улице, но не для Джорджа.
«Закрыто на переучёт», — гласил аккуратный лист пергамента на входной двери.
— Вот и славно, не будет так стыдно просто стоять снаружи без возможности что-то купить. Смотри!
Лаванда перевела взгляд по указанному направлению. По ту сторону стекла гигантский гравированный рупор с бесконечностью черноты в жерле словно утягивал наблюдателей внутрь скрытого механизма. Ящик из дорогого дерева содержал нечто совершенно обыденное, но для двух музыкальных душ аппарат являлся квинтэссенцией мастерства и идолопоклонничества.
— Как думаешь, он заводится магически или механически? — спросила Лаванда, присматриваясь к медной табличке на лицевой стороне коробки.
— Не думаю, что он маггловский, отец бы знал наверняка. Он знает все антикварные маггловского Лондона, а вот в магические не ходит.
Лаванда наклонилась к стеклу и приставила руки по сторонам от глаз, пытаясь разглядеть что-то в тёмной глубине магазина.
— Кто-то копошится. Пожалуй, все же не стоит стоять здесь слишком долго.
Пара отошла на несколько метров, всё ещё изучая массив из серого-лилового кирпича от входной двери до верхних мансард.
— Вот бы нам такое здание под наш с Фредом магазин, — мечтательно и печально вздохнул рыжий. — Но, боюсь, мистер Факс ни за что не продаст такое здание меньше, чем за стоимость всего имущества Уизли, вместе взятых, включая драконов Чарли.
…
В пустой Норе на плите дымился обед.
— Поедим? — Лаванда скинула босоножки в прихожей и проследовала по скрипучему полу за манящим ароматом жаркого «а-ля Молли». Расшнуровываясь, Джордж проводил взглядом её голубые шорты, покачивающиеся вправо-влево в такт мягким шагам.
— Сегодня, пожалуй, единственный день в моей жизни, когда Нора абсолютно пуста, — он взъерошил волосы руками, сбрасывая уличную пыль, и вгляделся в сквозной, до самого окна в крыше, лестничный пролёт перед тем, как продвинуться дальше к обеденному столу.
— Это знак богов, — Лаванда накладывала содержимое котла в две большие миски.
Подаренный часом ранее браслет из серебряных ракушек нежно звенел на тонком запястье. Что-то в ней и правда было русалочье… То ли аккуратные, но при этом такие нежно-домашние волны волос до пояса, то ли худоба в сочетании с пухлостью губ. А ещё она умела петь… Лаванда так всеобъемлюще наполняла собой помещение, что Джордж недоумевал, как мог проскальзывать мимо неё взглядом в красной гостиной столько лет. Кто из них был Землёй, а кто Луной, — неизвестно, но ясно было безоговорочно, что с тех пор, как они рассекретились, их орбиты стали созависимы.
Она сделала полоборота головой, вынув волшебную палочку, и чётко вырисованный профиль разомкнул губы:
— Я поставлю чай.
— …Я люблю тебя.
Непривычно прозвучали слова в этом помещении, и Джордж не испугался их. Они сами собой рвались наружу, вопреки истории, где, стоя практически на этом же месте, он был лишён возможности не только произносить эту фразу, но и испытывать её смысл. Да, они вместе лишь месяц, но за этот же срок Билл решил жениться на Флёр, и почему он должен подавлять себя, если так диктует его внутренний танцующий человек? Когда вообще подавление было свойственно ему, Джорджу Уизли?
Грудь Джорджа вздымалась от адреналина осознанных чувств. Он не боялся невзаимности, потому что сутью любви была не обратная отдача, а сам её поток, существование. Факт… Поэтому даже если бы Мерида уехала навсегда, а он остался со своей болью, это бы никоим образом не умалило ни подлинности, ни значимости кристалла его любви. А кристалл Лаванды сиял, словно солнце. Он не резал острыми краями нутро. Не пробуждал среди ночи в необъяснимой жажде. Джордж был готов просто отдать его в эти руки без всяких гарантий и ожиданий, бескорыстно, честно и искренне. Не возводя стены неприступности и не играя в холод для набивания себе цены.
Лаванда повернулась полностью, положив палочку на стол. Она проследовала тремя шагами к парню и обвила руками его шею, соединив их лбы и кончики носа. Закрыв глаза, она глубоко вдохнула его миндальное тепло:
— Ты же знаешь, что сказал это зеркалу, мой солнечный.
…
Лямки топика спадали по очереди, задний ход босиком, минус шаг, минус два… скрип двери, ковёр под ступнями, стон пружины. Он ложится поверх, придавливая собой, ныряя под ткань маечки, всё ещё держащейся на груди. Губы мажут по губам размашисто, слетает прочь футболка, и каждая мышца рельефного торса отмечена, обласкана взглядом голубых радужек, покорена эстетическими рецепторами. Твоё имя, наши имена… Мы и сами — музыка, трели хрустального перезвона в ушах. Мы созданы творить и править, воспламенять и приводить в движение. Мы освещаем собой комнату, дом, Лондон. Твоё имя, наши имена… Слаще патоки, когда следуют друг за другом.
Падают на пол шорты и джинсы.
Загустевает воздух, и, кажется, само пространство трещит, как жилы линий электропередач.
Так горячо, что щиплет уголки глаз — за что мне такое счастье? Прикусывают бок зубы, руки тянутся ниже, чтобы устранить последние препятствия, и вот кожа на коже, без помех. Ныряют в волосы на макушке пальцы, а у их корней уже мокро. Желание взвинчивается в воздух, заставляя хотеть разорвать на куски.
Погружение и сладкий вдох, цепляются в раму кровати пальцы, проминается матрас. Рельефная кисть скользит, петляя, в ущелье между грудей как река, прорвавшаяся с гор. Языки играют в салочки, иногда пленяясь сомкнутыми рядами зубов. Движение внутрь, и сорваны с губ первые стоны, они отлетают от поверхностей, вибрируя, растворяются в материи стен и мебели, но новые уже выносятся, дополняя.
Джордж слизывает влагу с плеча, вверх, по шее, останавливается у ушной раковины, шепчет неразборчиво, так лишь, что одна Лаванда понимает, прикусывая губу в очередном стоне. Лунки её ногтей впечатываются в его золотистые плечи. Унеси меня в свой космос, макрокосмос, потому что он больше истинного, так ощущается на губах эта бронзовая кожа на щеке.
Он приподнимается, обхватывают руки бёдра, мягкие подушечки по краям. Вонзаются близнецовые пальцы, словно в тесто, глубоко в ней наращивается темп, сбивая короткое и без того дыхание.
— Я люблю тебя, Джи, до самых звёзд…
Молодое тело напрягается, откинутое на подушки, осталась доля секунды, самая долгая доля секунды в истории перед тем, как его бедра последний раз ударят по её, и забвение унесёт тело в знакомый, но каждый раз уникальный, словно сон, горячий молочный океан, кончится воздух на последнем вскрике, и всё зло на километры вокруг распадётся на атомы, не выдержав мощи, рождённой двумя Творцами в слиянии.
Едва заметная косточка её шеи проступит сквозь изгиб запрокинутой головы, он коснётся горла, легонько сжав пальцы, и присоединится к ней в горячем океане, выныривая из него отрывистыми импульсами, увлекаемый под воду её пальцами, чтобы счесть, что умер, но проснувшись через неопределённое время лицом на её лице, грудью на её груди. Дыша в унисон, обнаружить себя всё в той же знакомой комнате близнецов на собственной кровати, совершенно обессиленным и счастливым.